Гучков. — Нет. Этих господ я всегда видал, потому что они в центральный комитет приходили, так что я лично их знал. Что касается служащих, которые были в рабочей группе, которые были приглашены не нами (им был открыт кредит), я их просто не видал.
Председательствующий. — Могли бы вы ответить на такой вопрос: не производил ли Абросимов впечатление лица, не только осведомляющего департамент полиции о деятельности своих товарищей и т. д., но и подстрекателя к таким выступлениям?
Гучков. — Я не знал их внутреннего быта. К нам они приходили уже сговорившимися. Выступали застрельщиками. Как у них то или другое решение составлялось, мне неизвестно, я знал это уже от Гвоздева и от других представителей группы то, что Абросимов играл роль поджигателя.
Председательствующий. — А насколько вы его знали, представлялся он оратором умным?
Гучков. — Нет, по-моему, он довольно недалекий человек, насвистанный, неспособный, человек из очень третьесортных, на мой взгляд. Тут еще один вопрос — «участвовал ли я в особом совещании по обороне и не помню ли я, что в совещании обсуждалось ходатайство англичанина, портного Джонсона об отдаче ему поставки 3-х миллионов винтовок, и что Протопопов (тогда товарищ председателя Думы) особенно усердно поддерживал ходатайство Джонсона, и добился того, что совещание согласилось представить Джонсону заказ, при чем решение совещания не было приведено в исполнение только потому, что у Джонсона не оказалось средств даже для внесения необходимых при заключении контракта пошлин». Я должен сказать, что дело Джонсона я помню, такое дело было, но насколько это изложение дела соответствует действительности, я не могу на память подтвердить. Одно могу сказать, что вообще роль Протопопова в особом совещании мне показалась очень странной, что он сплошь и рядом, не только по делу Джонсона, но и по другим сомнительным делам, являлся ходатаем и посредником в особом совещании. Целый ряд предложений, которые в ведомстве терпели неудачу и у нас были встречены отрицательно, снова появлялись при посредстве Протопопова, и он вносил эти предложения и их поддерживал. В большинстве случаев это успеха не имело. Но я должен сейчас же оговориться, что при всем своем отрицательном отношении к Протопопову я не допускаю мысли, чтобы он это делал из корыстных целей, а те, которые его знают, как я, должны признать, что он человек чрезвычайно мягкий, поддающийся влиянию, очень склонный даже совершенно бескорыстным образом людям угождать, и что если на него кто-нибудь насядет или постарается его убедить, то он и выполняет эту просьбу, будет ли эта просьба хороша или очень
