Страница:Ницше Так говорил Заратустра 1913.pdf/385

Эта страница не была вычитана

лецъ къ губамъ и опять сказалъ: «Идемъ! Идемъ! Полночь приближается!» — и голосъ его измѣнился. Но онъ все еще не трогался съ мѣста: тогда водворилась еще большая тишинѣ и еще большая тайна, и весь міръ прислушивался, даже оселъ и почетные звѣри Заратустры, орелъ и змѣя, а также пещера Заратустры, большая холодная луна и даже сама ночь, Заратустра же въ третій разъ приложилъ палецъ къ губамъ и сказалъ:

«Идемъ! Идемъ! Идемъ! Начнемъ теперь странствовать! Часъ насталъ! Начнемъ странствовать ночью!»

* * *
3.

«Полночь приближается, о, высшіе люди: и вотъ скажу я вамъ нѣчто на ухо, какъ этотъ старый колоколъ говоритъ мнѣ на ухо, —

— съ такой же таинственностью, съ такимъ ужасомъ, съ такой же сердечностью, съ какой говоритъ ко мнѣ этотъ полночный колоколъ, пережившій больше, чѣмъ одинъ человѣкъ:

— ужѣ отсчитавшій болѣзненные удары сердца вашихъ отцовъ — ахъ! ахъ! какъ она вздыхаетъ! какъ она смѣется во снѣ! старая, глубокая, глубокая полночь!

Тише! Тише! Слышится многое, что не смѣетъ днемъ говорить о себѣ; но теперь, когда воздухъ чистъ, когда стихаетъ шумъ сердецъ вашихъ, —

— теперь говорится оно, теперь слышится, теперь крадется оно въ ночныя бодрствующія души: ахъ! ахъ! какъ онѣ вздыхаетъ! какъ она смѣется во снѣ!

Тот же текст в современной орфографии

лец к губам и опять сказал: «Идем! Идем! Полночь приближается!» — и голос его изменился. Но он всё еще не трогался с места: тогда водворилась еще большая тишине и еще большая тайна, и весь мир прислушивался, даже осел и почетные звери Заратустры, орел и змея, а также пещера Заратустры, большая холодная Луна и даже сама ночь, Заратустра же в третий раз приложил палец к губам и сказал:

«Идем! Идем! Идем! Начнем теперь странствовать! Час настал! Начнем странствовать ночью!»

* * *
3.

«Полночь приближается, о, высшие люди: и вот скажу я вам нечто на ухо, как этот старый колокол говорит мне на ухо, —

— с такой же таинственностью, с таким ужасом, с такой же сердечностью, с какой говорит ко мне этот полночный колокол, переживший больше, чем один человек:

— уже отсчитавший болезненные удары сердца ваших отцов — ах! ах! как она вздыхает! как она смеется во сне! старая, глубокая, глубокая полночь!

Тише! Тише! Слышится многое, что не смеет днем говорить о себе; но теперь, когда воздух чист, когда стихает шум сердец ваших, —

— теперь говорится оно, теперь слышится, теперь крадется оно в ночные бодрствующие души: ах! ах! как они вздыхает! как она смеется во сне!