И однако много странъ видѣлъ я, носъ мой научился разбирать и оцѣнивать разный воздухъ: но только у тебя испытываютъ ноздри мои величайшую радость!
Кромѣ, — кромѣ, — о, прости мнѣ одно старое воспоминаніе! Прости мнѣ одну старую застольную пѣснь, которую я нѣкогда сочинилъ среди дочерей пустыни.
Ибо и у нихъ былъ такой же хорошій, чистый воздухъ Востока; тамъ былъ я всего дальше отъ старой Европы, покрытой тучами, сырой и тоскливой!
Тогда любилъ я этихъ дѣвушекъ Востока и другія царства съ лазуревыми небесами, надъ которыми не висѣли ни облака, ни мысли.
Вы не повѣрите, какъ мило онѣ сидѣли, когда не танцовали, глубокія, но безъ мыслей, какъ маленькія тайны, какъ украшенныя лентами загадки, какъ дессертные орѣхи —
пестрыя и чуждыя, поистинѣ! но безъ тучъ: загадки, который легко разгадывались: въ честь этихъ дѣвушекъ сочинилъ я тогда свой застольный псаломъ».
Такъ говорилъ странникъ, называвшій себя тѣнью Заратустры, и прежде чѣмъ кто-либо успѣлъ отвѣтить ему, онъ уже схватилъ арфу стараго чародѣя, и скрестивъ ноги, оглянулся кругомъ, спокойный и мудрый: — затѣмъ онъ медленно, испытующе потянулъ воздухъ ноздрями, какъ тотъ, кто въ новыхъ странахъ пробуетъ новый воздухъ. Потомъ онъ запѣлъ съ какимъ-то завываньемъ.
И однако много стран видел я, нос мой научился разбирать и оценивать разный воздух: но только у тебя испытывают ноздри мои величайшую радость!
Кроме, — кроме, — о, прости мне одно старое воспоминание! Прости мне одну старую застольную песнь, которую я некогда сочинил среди дочерей пустыни.
Ибо и у них был такой же хороший, чистый воздух Востока; там был я всего дальше от старой Европы, покрытой тучами, сырой и тоскливой!
Тогда любил я этих девушек Востока и другие царства с лазуревыми небесами, над которыми не висели ни облака, ни мысли.
Вы не поверите, как мило они сидели, когда не танцевали, глубокие, но без мыслей, как маленькие тайны, как украшенные лентами загадки, как десертные орехи —
пестрые и чуждые, поистине! но без туч: загадки, который легко разгадывались: в честь этих девушек сочинил я тогда свой застольный псалом».
Так говорил странник, называвший себя тенью Заратустры, и прежде чем кто-либо успел ответить ему, он уже схватил арфу старого чародея, и скрестив ноги, оглянулся кругом, спокойный и мудрый: — затем он медленно, испытующе потянул воздух ноздрями, как тот, кто в новых странах пробует новый воздух. Потом он запел с каким-то завыванием.
