«Нѣтъ истины, все дозволено»; такъ убѣждала я себя. Въ самыя холодныя воды погружалась я съ сердцемъ и головою. Ахъ, какъ часто стояла я поэтому нагая и красная, какъ ракъ!
Ахъ, куда дѣвалось все доброе, и весь стыдъ, и вся вѣра въ добрыхъ! Ахъ, куда дѣвалась та лживая невинность, которой нѣкогда обладала я, невинность добрыхъ и ихъ благородной лжи!
Слишкомъ часто, поистинѣ, слѣдовала я по пятамъ за истиной: и она грубо отвергала меня. Много разъ думала я, что лгу, и только тогда прикасалась я — къ истинѣ.
Слишкомъ многое прояснилось для меня: теперь оно уже не касается меня. Уже ничто не живо, что я люблю, — какъ могла бы я еще любить самое себя?
«Жить, какъ мнѣ нравится, или вовсе не жить»: такъ хочу я, такъ хочетъ даже святой. Но, увы! есть ли еще для меня — радость?
Есть ли еще у меня — цѣль? Пристань, куда бѣжитъ корабль мой?
Попутный вѣтеръ? Ахъ, только тотъ, кто знаетъ, куда онъ ѣдетъ, знаетъ также, какой вѣтеръ попутный ему.
Что еще осталось мнѣ? Усталое, дерзкое сердце; безпокойная воля; крылья негодныя, чтобъ летать; разбитый плззоиочный столбъ.
А это исканіе своего дома: о, Заратустрѣ, ты вѣдь знаешъ, это исканіе было наказаніемъ моимъ, оно пожираетъ меня.
«Гдѣ — домъ моя?» Я спрашиваю о немъ, ищу и искала его, и нигдѣ не нашла. О, вѣчное вездѣ, о, вѣчное нигдѣ, о, вѣчное — напрасно!»
Такъ говорила тѣнь, и лицо Заратустры вытягивалось при словахъ ея. «Да, ты — моя тѣнь, сказалъ онъ наконецъ съ грустью.
«Нет истины, всё дозволено»; так убеждала я себя. В самые холодные воды погружалась я с сердцем и головою. Ах, как часто стояла я поэтому нагая и красная, как рак!
Ах, куда девалось всё доброе, и весь стыд, и вся вера в добрых! Ах, куда девалась та лживая невинность, которой некогда обладала я, невинность добрых и их благородной лжи!
Слишком часто, поистине, следовала я по пятам за истиной: и она грубо отвергала меня. Много раз думала я, что лгу, и только тогда прикасалась я — к истине.
Слишком многое прояснилось для меня: теперь оно уже не касается меня. Уже ничто не живо, что я люблю, — как могла бы я еще любить самое себя?
«Жить, как мне нравится, или вовсе не жить»: так хочу я, так хочет даже святой. Но, увы! есть ли еще для меня — радость?
Есть ли еще у меня — цель? Пристань, куда бежит корабль мой?
Попутный ветер? Ах, только тот, кто знает, куда он едет, знает также, какой ветер попутный ему.
Что еще осталось мне? Усталое, дерзкое сердце; беспокойная воля; крылья негодные, чтоб летать; разбитый плззоиочный столб.
А это искание своего дома: о, Заратустре, ты ведь знаеш, это искание было наказанием моим, оно пожирает меня.
«Где — дом моя?» Я спрашиваю о нём, ищу и искала его, и нигде не нашла. О, вечное везде, о, вечное нигде, о, вечное — напрасно!»
Так говорила тень, и лицо Заратустры вытягивалось при словах её. «Да, ты — моя тень, сказал он наконец с грустью.
