кто окрашиваетъ домъ своей бѣлой краской, обнаруживаетъ выбѣленную душу.
Одни влюблены въ мумій, другіе въ призраки; и тѣ и другіе одинаково враждебны всякой плоти и крови — о, какъ противны они моему вкусу! Ибо я люблю кровь.
И тамъ не хочу я жить, гдѣ каждый плюетъ: таковъ мой вкусъ, — лучше сталъ бы я жить среди воровъ и клятвопреступниковъ. Никто не носитъ золота во рту.
Но еще противнѣе мнѣ всѣ прихлебатели; и самое противное животное, какое встрѣчалъ я среди людей, назвалъ я паразитомъ: оно не хотѣло любить и однако хотѣло жить отъ любви.
Несчастными называю я всѣхъ, у кого одинъ только выборъ: сдѣлаться лютымъ звѣремъ, шли лютымъ укротителемъ звѣрей: у нихъ не построилъ бы я шатра своего.
Несчастными называю я также и тѣхъ, кто всегда долженъ быть на стражѣ, — противны они моему вкусу: всѣ эти мытари и торгаши, короли и прочіе охранители страны и лавокъ.
Поистинѣ, я также основательно научился быть на стражѣ, — но только на стражѣ самого себя. И прежде всего научился я стоять, и ходить, и бѣгать, и прыгать, и лазить, и танцовать.
Ибо въ томъ мое ученіе: кто хочетъ научиться летѣть, долженъ сперва научиться стоять, и ходить, и бѣгать, и лазить, и танцовать: — нельзя сразу научиться летать!
По веревочной лѣстницѣ научился я влѣзать — во многія окнѣ, проворно влѣзалъ я на высокія мачты: сидѣть на высокихъ мачтахъ познанія казалось мнѣ не малымъ блаженствомъ, —
кто окрашивает дом своей белой краской, обнаруживает выбеленную душу.
Одни влюблены в мумий, другие в призраки; и те и другие одинаково враждебны всякой плоти и крови — о, как противны они моему вкусу! Ибо я люблю кровь.
И там не хочу я жить, где каждый плюет: таков мой вкус, — лучше стал бы я жить среди воров и клятвопреступников. Никто не носит золота во рту.
Но еще противнее мне все прихлебатели; и самое противное животное, какое встречал я среди людей, назвал я паразитом: оно не хотело любить и однако хотело жить от любви.
Несчастными называю я всех, у кого один только выбор: сделаться лютым зверем, шли лютым укротителем зверей: у них не построил бы я шатра своего.
Несчастными называю я также и тех, кто всегда должен быть на страже, — противны они моему вкусу: все эти мытари и торгаши, короли и прочие охранители страны и лавок.
Поистине, я также основательно научился быть на страже, — но только на страже самого себя. И прежде всего научился я стоять, и ходить, и бегать, и прыгать, и лазить, и танцевать.
Ибо в том мое учение: кто хочет научиться лететь, должен сперва научиться стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать: — нельзя сразу научиться летать!
По веревочной лестнице научился я влезать — во многие окне, проворно влезал я на высокие мачты: сидеть на высоких мачтах познания казалось мне не малым блаженством, —
