«Я — отъ сегодня и отъ прежде, сказалъ онъ затѣмъ; но есть во мнѣ нѣчто, что отъ завтра, отъ послѣзавтра и отъ нѣкогда.
Я усталъ отъ поэтовъ, древнихъ и новыхъ: поверхностны для меня они всѣ и отмели на морѣ.
Они недостаточно вдумались въ глубину: потому и не опускалось чувство ихъ до самаго дна.
Немного похоти и немного скуки: таковы еще лучшія мысли ихъ.
Дуновеніемъ и бѣгомъ призраковъ кажутся мнѣ всѣ звуки ихъ арфъ; что знали они до сихъ поръ о зноѣ душевномъ, рождающемъ звуки!
Они для меня недостаточно опрятны: всѣ они мутятъ свою воду, чтобы глубокой казалась она.
И они любятъ выдавать себя за примирителей: но они остаются для меня людьми неопрятными, посредниками и посредственностью, которая все мутитъ!
Ахъ, я закидывалъ свою сѣть въ ихъ моря, желая наловить хорошихъ рыбъ, но постоянно вытаскивалъ я голову какого-нибудь стараго бога.
Такъ давало море камень голодающему. И имъ самимъ кажется, что происходятъ они изъ моря.
Несомнѣнно, попадаются перлы у нихъ: тѣмъ болѣе похожи сами они на твердыхъ раковинъ. И часто вмѣсто души находилъ я у нихъ соленую тину.
У моря научились они тщеславію его: но есть ли море павлинъ изъ павлиновъ?
Даже передъ самымъ безобразнымъ изъ всѣхъ буйволовъ распускаетъ оно свой хвостъ, и никогда не устаетъ оно играть своимъ вѣеромъ изъ кружевъ, шелку и серебра.
Угрюмо смотритъ буйволъ, въ своей душѣ близкій къ песку, еще болѣе близкій къ тинѣ, но приближающійся больше всего къ болоту.
«Я — от сегодня и от прежде, сказал он затем; но есть во мне нечто, что от завтра, от послезавтра и от некогда.
Я устал от поэтов, древних и новых: поверхностны для меня они все и отмели на море.
Они недостаточно вдумались в глубину: потому и не опускалось чувство их до самого дна.
Немного похоти и немного скуки: таковы еще лучшие мысли их.
Дуновением и бегом призраков кажутся мне все звуки их арф; что знали они до сих пор о зное душевном, рождающем звуки!
Они для меня недостаточно опрятны: все они мутят свою воду, чтобы глубокой казалась она.
И они любят выдавать себя за примирителей: но они остаются для меня людьми неопрятными, посредниками и посредственностью, которая всё мутит!
Ах, я закидывал свою сеть в их моря, желая наловить хороших рыб, но постоянно вытаскивал я голову какого-нибудь старого бога.
Так давало море камень голодающему. И им самим кажется, что происходят они из моря.
Несомненно, попадаются перлы у них: тем более похожи сами они на твердых раковин. И часто вместо души находил я у них соленую тину.
У моря научились они тщеславию его: но есть ли море павлин из павлинов?
Даже перед самым безобразным из всех буйволов распускает оно свой хвост, и никогда не устает оно играть своим веером из кружев, шелку и серебра.
Угрюмо смотрит буйвол, в своей душе близкий к песку, еще более близкий к тине, но приближающийся больше всего к болоту.
