Кант говорил, что есть два чуда: бесконечный мир звезд над нами и голос совести внутри нас. И то и другое есть проявление божества, правда, недоказуемого, но предчувствуемого нашим чутьем.
Вот, товарищи, это представление о морали дожило до наших дней с разными вариациями; оно не могло не дожить до наших дней, ибо собственник чувствует, что он эгоист, и что, с другой стороны, в нем есть совесть, воспитанная поколениями, что она необходима; поэтому он вечно бьется между этими противоречиями.
Возьмите такого колоссального моралиста, как Лев Толстой: как религиозность его, так и все тончайшее разветвление его учения, вытекают из этого построения; он считает, что нет другого доказательства бытия бога, как то, что каждый в себе чувствует доброе начало, что человеку присуще искони добро. Но если бы вы сказали Льву Николаевичу: „Ну, и хорошо, что есть доброе начало; вследствие этого мы можем не нуждаться ни в каком боге; все хорошо, если в глубине души все оказывается хорошим“. Толстой на это не согласился бы. Он говорил, что человек есть злое животное; если взять природу, как она есть, то мы наткнемся на эгоизм, на звериные инстинкты; мораль же есть чудо, это есть доказательство бытия божия, доказательство того, что в человеке есть искра божия. Эта искра, искра божества, занесена извне, и Толстой поэтому делит мир на материю, которая преходяща и вечно умирает и обращается в ничто, и на искру божию, которая никогда не потухает, так что каждый человек, схвативши эту искру, т. е. свою совесть, раздувши ее в целое пламя, может согреть около него и других, согреться через этот внутренний образ-совесть и осознать свое бессмертие. Из этого учения Толстого и разветвляются все
