тѣмъ какъ А говоритъ ложь. Если же повѣствователь (положимъ что Платонъ въ своемъ Менонѣ только повѣствователь) передаетъ разсужденіе Менона и Сократа о добродѣтели, которые оба признаютъ, что они не знаютъ что такое добродѣтель и не имѣютъ о ней никакого положительнаго представленія, то самъ повѣствователь, если онъ тоже не знаетъ что такое добродѣтель, очевидно, можетъ совмѣстить въ своемъ разумѣ мышленіе Сократа и Менона о добродѣтели, какъ одно и тоже мышленіе, какъ размышленіе одного и того же разума. Это простое замѣчаніе въ состояніи представить намъ въ самомъ истинномъ свѣтѣ то положеніе, какое въ мышленіи Платона могутъ занимать рѣчи и разсужденія Сократа и Менона о добродѣтели. Но оно еще болѣе станетъ для насъ ясно, если мы не упустимъ изъ вниманія той дѣйствительности, что Платонъ не повѣствователь о разсужденіяхъ Сократа и Менона, но самъ Сократъ и Менонъ, одинъ носитель мышленія того и другаго. Незнаніе того что такое добродѣтель, въ чемъ одинаково признается Менонъ и Сократъ, простирается и на Платона, притомъ такъ, что онъ, какъ авторъ признанія ихъ, сознаетъ это незнаніе, знаетъ то, что онъ не знаетъ что такое добродѣтель. Легко понять, что сознаніе Платона въ незнаніи добродѣтели не имѣетъ ничего общаго съ сознаніемъ кого бы то ни было въ незнаніи вещей, подлежащихъ опытному познанію. Въ послѣднемъ случаѣ сознаніе незнанія дѣлаетъ невозможнымъ всякое разсужденіе о предметѣ. Я не могу разсуждать объ этомъ, потому что я этого не знаю, т.-е. не видалъ, не слыхалъ, однимъ словомъ не получилъ отъ этого никакого впечатлѣнія — говоримъ мы каждый день. Между тѣмъ Платонъ не только разсуждаетъ о томъ, что такое добродѣтель, но очевидно, только вслѣдствіе этого разсужденія, приходитъ къ убѣжденію въ гомъ, что онъ не знаетъ что она такое, подобно тому какъ вслѣдствіе только разсужденія можно придти къ убѣжденію въ незнаніи того, что есть движеніе, пространство, время и тысячи другихъ такъ знакомыхъ намъ вещей. Такого рода незнаніе открываетъ только критика путемъ
тем как А говорит ложь. Если же повествователь (положим что Платон в своем Меноне только повествователь) передает рассуждение Менона и Сократа о добродетели, которые оба признают, что они не знают что такое добродетель и не имеют о ней никакого положительного представления, то сам повествователь, если он тоже не знает что такое добродетель, очевидно, может совместить в своем разуме мышление Сократа и Менона о добродетели, как одно и тоже мышление, как размышление одного и того же разума. Это простое замечание в состоянии представить нам в самом истинном свете то положение, какое в мышлении Платона могут занимать речи и рассуждения Сократа и Менона о добродетели. Но оно еще более станет для нас ясно, если мы не упустим из внимания той действительности, что Платон не повествователь о рассуждениях Сократа и Менона, но сам Сократ и Менон, один носитель мышления того и другого. Незнание того что такое добродетель, в чём одинаково признается Менон и Сократ, простирается и на Платона, притом так, что он, как автор признания их, сознает это незнание, знает то, что он не знает что такое добродетель. Легко понять, что сознание Платона в незнании добродетели не имеет ничего общего с сознанием кого бы то ни было в незнании вещей, подлежащих опытному познанию. В последнем случае сознание незнания делает невозможным всякое рассуждение о предмете. Я не могу рассуждать об этом, потому что я этого не знаю, т. е. не видал, не слыхал, одним словом не получил от этого никакого впечатления — говорим мы каждый день. Между тем Платон не только рассуждает о том, что такое добродетель, но очевидно, только вследствие этого рассуждения, приходит к убеждению в гом, что он не знает что она такое, подобно тому как вследствие только рассуждения можно придти к убеждению в незнании того, что есть движение, пространство, время и тысячи других так знакомых нам вещей. Такого рода незнание открывает только критика путем
