какую имѣетъ для нашего мышленія слово, какъ та или другая часть рѣчи. Въ звукахъ музыки мы не можемъ мыслить именно потому, что звуки музыки, вслѣдствіе нелогической основы ихъ композиціи, не могутъ служить для мышленія печатью тѣхъ группъ представленій, на которыя оно различаетъ послѣднія внутри себя. Но съ другой стороны солидарность нашего мышленія съ словами и оказывается причиною того явленія въ нашемъ мышленіи, о которомъ говоритъ Аристотель, т.-е. что имѣюшее смыслъ относительно словъ часто разсматривается нами какъ такое же и относительно самаго мыслимаго. Для нашей цѣли достаточно будетъ обратить въ этомъ случаѣ вниманіе только на имена существительныя.
Основная логическая функція понятій характеризуется какъ обозначеніе того, что метафизически мы мыслимъ собственно какъ субстанцію. Но слово, означающее понятіе, не захватываетъ собою всѣхъ тѣхъ свойствъ, которыя мы соединяемъ въ своемъ мышленіи съ метафизическимъ понятіемъ субстанціи. Именно субстанція метафизически есть нѣчто реальное, данное во времени и пространствѣ, какъ субъектъ дѣйствующій и т. д. Всѣ эти и подобныя черты исчезаютъ въ словѣ, обозначающемъ субстанцію; въ немъ выступаетъ къ сознанію только формальная самостоятельность безъ указанія на дѣйствіе, па положеніе, на характеръ — не какъ подлинная субстанція, но какъ только субстантивность. Неспособность языка выразить въ словѣ подлинную метафизическую субстанцію сказывается въ томъ, что тѣ же формы языка, тѣ же части рѣчи, именно имена существительныя обозначаютъ одинаково и то, что въ мышленіи метафизически вовсе не есть субстанція. Всѣ эти слова, будучи тожественны въ грамматическомъ отношеніи съ другими словами, обозначающими субстанцію, не подлежатъ однако въ мышленіи тѣмъ же самымъ операціямъ, какимъ подлежатъ въ немъ эти послѣднія понятія, такъ что справедливо сказать, что для мышленія эти слова не имѣютъ значенія понятій, но суть только простыя представленія, захваченныя имъ въ одну группу. Мы тотчасъ увидимъ это, если обратимъ вниманіе
какую имеет для нашего мышления слово, как та или другая часть речи. В звуках музыки мы не можем мыслить именно потому, что звуки музыки, вследствие нелогической основы их композиции, не могут служить для мышления печатью тех групп представлений, на которые оно различает последние внутри себя. Но с другой стороны солидарность нашего мышления с словами и оказывается причиною того явления в нашем мышлении, о котором говорит Аристотель, т. е. что имеюшее смысл относительно слов часто рассматривается нами как такое же и относительно самого мыслимого. Для нашей цели достаточно будет обратить в этом случае внимание только на имена существительные.
Основная логическая функция понятий характеризуется как обозначение того, что метафизически мы мыслим собственно как субстанцию. Но слово, означающее понятие, не захватывает собою всех тех свойств, которые мы соединяем в своем мышлении с метафизическим понятием субстанции. Именно субстанция метафизически есть нечто реальное, данное во времени и пространстве, как субъект действующий и т. д. Все эти и подобные черты исчезают в слове, обозначающем субстанцию; в нём выступает к сознанию только формальная самостоятельность без указания на действие, па положение, на характер — не как подлинная субстанция, но как только субстантивность. Неспособность языка выразить в слове подлинную метафизическую субстанцию сказывается в том, что те же формы языка, те же части речи, именно имена существительные обозначают одинаково и то, что в мышлении метафизически вовсе не есть субстанция. Все эти слова, будучи тожественны в грамматическом отношении с другими словами, обозначающими субстанцию, не подлежат однако в мышлении тем же самым операциям, каким подлежат в нём эти последние понятия, так что справедливо сказать, что для мышления эти слова не имеют значения понятий, но суть только простые представления, захваченные им в одну группу. Мы тотчас увидим это, если обратим внимание
