Едва прикрыта грудь больная,
И вѣтеръ хлещетъ развѣвая
Ея сѣдые волоса…
И нѣтъ ей въ свѣтѣ уголочка:
Постель ей — мать сыра-земля,
Пень — изголовье, пологъ — ночка,
Хозяйство — божіи поля.
И будь ей лѣсъ или долина,
Морозъ иль жаръ — ей все равно:
170 Забыла всѐ она давно,
Земля потрескалась отъ зною,
И катитъ мѣрною волною
Вдоль по степи ковыль-трава;
А въ чистомъ полѣ кустъ калины
Съ ракитой дрёмною стоитъ
И съ вѣтромъ старыя былины
Своею рѣчью говоритъ.
180 «Охъ, ты калинушка-калина,
Ты раскудрявая моя!
Поразскажи-ка мнѣ про сына,
Хоть разутѣшилась-бы я!»
И о лихой солдатской долѣ
Калина шепчетъ ей слова,
А въ чистомъ полѣ, на раздолѣ,
Катитъ волной ковыль-трава
Едва прикрыта грудь больная,
И ветер хлещет, развевая,
Ее седые волоса…
И нет ей в свете уголочка:
Постель ей — мать сыра-земля,
Пень — изголовье, полог — ночка,
Хозяйство — божии поля.
И будь ей лес или долина,
Мороз иль жар — ей все равно:
170 Забыла все она давно,
Земля потрескалась от зною,
И катит мерною волною
Вдоль по степи ковыль-трава;
А в чистом поле куст калины
С ракитой дрёмною стоит
И с ветром старые былины
Своею речью говорит.
180 «Ох ты, калинушка-калина,
Ты раскудрявая моя!
Порасскажи-ка мне про сына,
Хоть разутешилась бы я!»
И о лихой солдатской доле
Калина шепчет ей слова,
А в чистом поле, на раздоле,
Кати́т волной ковыль-трава
