Дорога, частымъ заростала!
Ужь и куда-же ты, куда,
Дорога гладью разстилалась,
Ты сквозь какіе города
Широкой ширью пробивалась? —
Охъ, вьѐшься-стелешься-ли ты
За глубь лѣсовъ-боро̀въ дремучихъ,
За ширь степей-песковъ сыпучихъ,
140 За тѣ-ль крутыя высоты!
Охъ, за крутыя высоты,
За прясло хмураго тумана
До синя моря-Окіяна.
До поднебесной красоты!
И на своемъ вѣку не мало
Всего ты вдо̀сталь повидала:
Не разъ-то съ пѣсней плясовой
Тебя и брагою хмѣльной
Людская удаль поливала,
150 А и невзгода окропляла
Путемъ сиръ-древенъ человѣкъ,
Гдѣ много изстари калѣкъ
Ходило торною дорогой.
Охъ, тяжело ты, тяжело
Житье калики-перехожей:
Все тѣло солнцемъ ей спекло
Подъ закарузлой, старой кожей;
160 Нога и стерта, и боса;
Дорога, частым заростала!
Уж и куда же ты, куда,
Дорога, гладью расстилалась,
Ты сквозь какие города
Широкой ширью пробивалась?
Ох, вьешься-стелешься ли ты
За глубь лесов-боров дремучих,
За ширь степей-песков сыпучих,
140 За те ль крутые высоты!
Ох, за крутые высоты,
За прясло хмурого тумана
До синя моря-Окияна.
До поднебесной красоты!
И на своем веку не мало
Всего ты вдосталь повидала:
Не раз-то с песней плясовой
Тебя и брагою хмельной
Людская удаль поливала,
150 А и невзгода окропляла
Путем сир-древен человек,
Где много исстари калек
Ходило торною дорогой.
Ох, тяжело ты, тяжело
Житье калики-перехожей:
Все тело солнцем ей спекло
Под заскорузлой, старой кожей;
160 Нога и стерта, и боса;