осмотрительныя фирмы отказывались принимать только акціи новыхъ предпріятій и охотно брали болѣе старыя и упроченныя бумаги, хотя и держалось въ сторонѣ отъ учредительства и ограничивали спекуляцію на бумаги извѣстными предѣлами. Вольшинство капиталовъ, въ ожиданіи „краха“, находилось въ репортныхъ операціяхъ, и это-то и придало происхожденію и дальнѣйшему теченію кризиса такой роковой характеръ. Какъ только курсы пали, репортирующіе банки, банкиры и капиталисты потребовали немедленнаго покрытія; при первомъ же натискѣ бури, бумажныя цѣнности стали являться въ изобиліи. Но дальнѣйшее паденіе курсовъ сопровождалось невозможностью реализировать многія бумаги, которыя почти совсѣмъ утратили всякую цѣнность; такимъ образомъ, кредитъ, сокращенный вышеупомянутыми учрежденіями, не могъ быть ничѣмъ замѣненъ. Репортный кризисъ превратился въ настоящую эпидемію, и не было никакихъ средствъ противъ этой эпидеміи. Репортеры были поражены общею болѣзнію, они не могли оказать никакой поддержки своимъ кліентамъ — они сами нуждались въ помощи. Въ особенности маклерскіе банки, которые были обременены количествомъ заложенныхъ у нихъ бумагъ, вдесятеро превышавшимъ размѣры ихъ акціонернаго капитала, хотѣли нѣсколько облегчить свое положеніе посредствомъ аукціонной продажи обременявшихъ ихъ бумагъ, но предлагаемый товаръ не находилъ себѣ покупщиковъ даже по самымъ низкимъ цѣнамъ. Ростовщичество запуталось въ собственныхъ сѣтяхъ; репортеры увидѣли себя обладателями бумагъ, которыхъ они никогда не желали пріобрѣтать въ свою собственность, — и притомъ бумаги эти очутились въ ихъ рукахъ по такимъ курсамъ, которые, по крайней мѣрѣ на время, поглощали не только проценты, но и часть выданнаго въ ссуду капитала. Самые состоятельные и честные (?) агенты и маклера не были въ состояніи взять на свои плечи обязательства своихъ кліентовъ, такъ какъ нельзя было обозрѣть даже приблизительно размѣровъ требованій, имѣющихъ поступить по этимъ обязательствамъ. Объявленныя банкротства были еще не такъ важны, какъ тѣ, которыя скрывались, или которыя надо было скрыть, такъ какъ безъ этого всякое соглашеніе сдѣлалось бы невозможнымъ. Надо было во что бы то ни стало поддержать состоятельность домовъ и фирмъ, чтобы выиграть время и добыть помощь, необходимую для отраженія грозившихъ ударовъ. Корпорація репортеровъ увидѣла себя вынужденной поддержать своихъ же собственныхъ должниковъ: заложенныя бумаги были оставлены въ кассахъ репортныхъ фирмъ или на тѣхъ условіяхъ, на которыхъ онѣ были первоначально приняты, или же въ качествѣ собственности фирмъ, пріобрѣтенной посредствомъ покупки на срокъ; въ послѣднемъ случаѣ, въ цѣнѣ бумагъ производилась скидка“.
Въ самомъ разгарѣ игры на повышеніе, въ мартѣ 1872 г., австрійское правительство сдѣлало попытку обуздать учредительство и выпускъ новыхъ бумагъ; но уже въ началѣ апрѣля мы читаемъ по этому поводу въ „Акціонерѣ“:
осмотрительные фирмы отказывались принимать только акции новых предприятий и охотно брали более старые и упроченные бумаги, хотя и держалось в стороне от учредительства и ограничивали спекуляцию на бумаги известными пределами. Большинство капиталов, в ожидании „краха“, находилось в репортных операциях, и это-то и придало происхождению и дальнейшему течению кризиса такой роковой характер. Как только курсы пали, репортирующие банки, банкиры и капиталисты потребовали немедленного покрытия; при первом же натиске бури, бумажные ценности стали являться в изобилии. Но дальнейшее падение курсов сопровождалось невозможностью реализовать многие бумаги, которые почти совсем утратили всякую ценность; таким образом, кредит, сокращенный вышеупомянутыми учреждениями, не мог быть ничем заменен. Репортный кризис превратился в настоящую эпидемию, и не было никаких средств против этой эпидемии. Репортеры были поражены общею болезнью, они не могли оказать никакой поддержки своим клиентам — они сами нуждались в помощи. В особенности маклерские банки, которые были обременены количеством заложенных у них бумаг, вдесятеро превышавшим размеры их акционерного капитала, хотели несколько облегчить свое положение посредством аукционной продажи обременявших их бумаг, но предлагаемый товар не находил себе покупщиков даже по самым низким ценам. Ростовщичество запуталось в собственных сетях; репортеры увидели себя обладателями бумаг, которых они никогда не желали приобретать в свою собственность, и притом бумаги эти очутились в их руках по таким курсам, которые, по крайней мере на время, поглощали не только проценты, но и часть выданного в ссуду капитала. Самые состоятельные и честные (?) агенты и маклеры не были в состоянии взять на свои плечи обязательства своих клиентов, так как нельзя было обозреть даже приблизительно размеров требований, имеющих поступить по этим обязательствам. Объявленные банкротства были еще не так важны, как те, которые скрывались или которые надо было скрыть, так как без этого всякое соглашение сделалось бы невозможным. Надо было во что бы то ни стало поддержать состоятельность домов и фирм, чтобы выиграть время и добыть помощь, необходимую для отражения грозивших ударов. Корпорация репортеров увидела себя вынужденной поддержать своих же собственных должников: заложенные бумаги были оставлены в кассах репортных фирм или на тех условиях, на которых они были первоначально приняты, или же в качестве собственности фирм, приобретенной посредством покупки на срок; в последнем случае в цене бумаг производилась скидка».
В самом разгаре игры на повышение, в марте 1872 г., австрийское правительство сделало попытку обуздать учредительство и выпуск новых бумаг, но уже в начале апреля мы читаем по этому поводу в «Акционере»:
