Представительный лакей подалъ ей коротенькую жакетку, и княгиня, несмотря на сырость и дождь, пошла „дѣлать моціонъ“, направляясь твердой и скорой походкой съ Гагаринской набережной къ Лѣтнему саду.
Передъ уходомъ, она взглянула на часы. Было ровно десять.
— Въ половинѣ двѣнадцатаго я вернусь! — сказала она швейцару и прибавила: — Если кому-нибудь меня нужно видѣть, пусть подождетъ.
— Слушаю, ваше сіятельство! — отвѣчалъ швейцаръ.
Княгиня обязательно гуляла ровно полтора часа, ни болѣе, ни менѣе, имѣя съ собою подометръ, и — совсѣмъ не по женски — была аккуратна, какъ вѣрнѣйшіе часы, и — что еще удивительнѣе — умѣла отдавать приказанія кратко, ясно и точно.
14.
Вернулась она слегка вымокшая, зарумяненная и проголодавшаяся.
— Никого не было?
— Никакъ нѣтъ, ваше сіятельство!
Перемѣнивъ обувь (калошъ княгиня не носила) и чулки, она присѣла къ письменному столу и принялась просматривать газеты, принесенныя отъ князя и отчеркнутыя краснымъ карандашомъ въ тѣхъ мѣстахъ, которыя почему-либо ему очень правились или, напротивъ, возбуждали его негодованіе.
Княгиня, впрочемъ, не особенно интересовалась такими мѣстами, находя взгляды мужа слишкомъ
