въ провинцію, назначенный двадцати семи лѣтъ прокуроромъ окружного суда, и вернулся въ Петербургъ, что бы занять довольно видное мѣсто въ то самое время, какъ младшій братъ долженъ былъ выйти изъ полка и избѣжалъ позора суда за подлогъ только благодаря тому, что отецъ заплатилъ за сына большую часть своего состоянія... Послѣ этого „Шурка“ обратился за помощью къ брату, но получилъ отъ него жестокое письмо...
О, это было одно изъ тѣхъ безсердечныхъ и въ то же время неумолимо справедливыхъ писемъ, логичныхъ и строго принципіальныхъ, которыя могутъ писать только очень сухіе и мнящіе себя непогрѣшимыми люди . И „графъ“ до сихъ поръ не забылъ этого письма — онъ даже сохранилъ его — въ которомъ старшій братъ привелъ вѣскія соображенія, почему онъ считаетъ невозможнымъ помочь человѣку, дѣлающему подложныя надписи, хотя бы такимъ человѣкомъ былъ и родной братъ, и почему онъ „покорнѣйше просить“ не считать его братомъ и ни въ какія сношенія не входить. Далѣе онъ откровенно выражалъ сожалѣніе, что отецъ заплатилъ по векселю, а не передалъ дѣла судебному разбирательству, и рекомендовалъ пустить себѣ пулю въ лобъ. Это было бы самое лучшее.
Съ тѣхъ поръ прошло пятнадцать лѣтъ. „Графъ“ зналъ изъ газетъ, что братъ занимаетъ очень видное мѣсто. О немъ пишутъ въ газетахъ. Въ иллюстраціяхъ помѣщаютъ его портреты. „Знатный братецъ“ былъ знаменита, и пропойца-нищій раза два-три видѣлъ его на улицѣ... видѣлъ и каждый разъ вспоминалъ его со злобой. Онъ ненавидѣлъ его и глубоко презиралъ, считая его далеко не за-
