холеной рукѣ съ большими крѣпкими ногтями, — когда въ дверяхъ кабинета показался въ это утро его камердинеръ Егоръ съ письмомъ на маленькомъ серебряномъ подносѣ въ рукахъ.
Неслышно ступая въ своихъ мягкихъ башмакахъ, Егоръ приблизился къ столу и положилъ на край его письмо „графа“.
Опольевъ поднялъ лицо, красивое, смуглое, серьезное лицо, окаймленное такими же вьющимися и засѣдѣвшими черными волосами, какъ и умладшаго брата, съ большими темными глазами, надъ которыми красивыми дугами темнѣли густыя брови, сходившіяся у переносицы.
— Письмо вашему превосходительству!
— Хорошо! — промолвилъ Опольевъ низковатымъ пріятнымъ голосомъ и, взявъ въ руки письмо, не спѣша и аккуратно взрѣзалъ конвертъ ножомъ слоновой кости.
Брезгливая улыбка слегка искривила его губы, когда онъ читалъ письмо брата. Онъ отложилъ письмо, пожалъ плечами, и снова принялся за работу.
Однако, минуту спустя, его превосходительство подавилъ пуговку электрическаго звонка и, когда явился Егоръ, спросилъ:
— Кто принесъ это письмо?
— Не могу знать. Швейцаръ подалъ.
— Узнайте.
Егоръ скоро вернулся и доложилъ, что письмо подалъ какой-то очень скверно одѣтый господинъ и...
Камердинеръ видимо затруднялся продолжать.
— И что же?..
— Онъ назвался...