Опускаясь все ниже и ниже въ глубину нищеты и казавшійся старикомъ въ свои сорокъ пять лѣтъ, онъ все-таки старался сохранить нѣкоторое внѣшнее подобіе приличнаго господина и особенно заботился о своемъ костюмѣ, имѣя видъ барина даже и тогда, когда въ сумерки (днемъ „графъ“ никогда не „работалъ“) останавливалъ кого-нибудь изъ прохожихъ и на превосходномъ французскомъ діалектѣ просилъ „одолжить“ нѣкоторую монету. Онъ даже не просилъ, а скорѣе предлагалъ, причемъ сохранялъ свое достоинство, и когда слегка приподнималъ свой рыжій цилиндръ, зажимая въ перчаткѣ полученную монетку, и когда только галантно прикладывалъ руку къ шляпѣ, получивъ отказъ. За это его въ Лаврѣ, гдѣ онъ жилъ послѣднее время, и прозвали „графомъ“. Никто не зналъ его настоящій фамиліи и подъ кличкой „графа“ онъ извѣстенъ былъ своимъ товарищамъ по профессіи.
Антошка сладко всхрапывалъ во снѣ, а „графъ“ еще писалъ, имѣя на столѣ запасъ почтовой бумаги и конвертовъ, которые являлись для него, такъ сказать, главнымъ орудіемъ производства.
Наконецъ, послѣднее письмо было окончено. Эти прочувствованныя, горячія строки къ брату, въ которыхъ онъ просилъ денегь для мальчика, должны были, по мнѣнію „графа“, подѣйствовать даже и на такого „знатнаго прохвоста“. Онъ, навѣрное, пришлетъ просимую сумму и, быть можетъ, и больше. Вдругъ письмо попадетъ въ хорошую минуту, когда человѣкъ дѣлается добрѣе обыкновеннаго!
Лампа догорала. „Графъ“ всталъ изъ-за стола съ видомъ человѣка, вполнѣ удовлетвореннаго своей
