дня начнемъ дѣйствовать... Быть можстъ, завтра же и одѣнемъ, и обуемъ тебя, какъ слѣдуетъ, по сезону...
— И вы меня на работу пошлете? — весело спросилъ Антошка. — Я умѣю хорошо сбирать... Мнѣ всегда подавали, когда я въ ншценкахъ былъ...
— Нѣтъ, Антошка, на такую работу я тебя не пошлю... Къ чорту такую работу...
— Значитъ, съ ларькомъ думаете?.. На это много капиталу нужно... И товаръ, и за жестянку! — дѣловито проговорилъ Антошка, понимавшій, что „графъ“, который самъ, случалось, „работалъ“ по вечерамъ, останавливая прохожихъ просьбами на разныхъ діалектахъ, не находится въ такихъ блестящихъ обстоятельствахъ, что бы завести ларецъ.
И такъ какъ Антошка не желалъ сидѣть сложа руки и объѣдать „графа“, считая это въ высшей степени недобросовѣстнымъ, то деликатно напомнилъ, что работа въ нищенкахъ вовсе не дурная и не тяжелая, особенно если подъ пальтомъ полушубокъ.
Но, къ крайнему изумленію Антошки, „графъ“ рѣшительно запротестовалъ.
— Что жъ я буду дѣлать? — спросилъ мальчикъ.
— Объ этомъ подумаемъ! Подумаемъ, Антошка! — значительно протянулъ „графъ“, оставляя Антошку въ нѣкоторомъ недоумѣніи.
Анисья Ивановна принесла самоваръ, хлѣбъ и колбасу, и скоро Антошка съ наслажденіемъ пилъ чай и закусывалъ. За вторымъ стаканомъ онъ передалъ „графу“ подробности недавнихъ событій у „дяденьки“, и „графъ“ нѣсколько разъ вставлялъ неодобрительные эпитеты по адресу вѣдьмы и ея
