великосвѣтскаго бала, напоминавшее ему о близкомъ когда-то мірѣ суеты и тщеславія, блеска и роскоши, о прежнхъ знакомыхъ и родныхъ и, судя по выраженію его лица, воспоминанія эти вызывали скорѣе чувство озлобленія, чѣмъ горечи.
Онъ задумался, какъ задумывался не разъ, о превратности судьбы и безнадежности своего положенія, когда скрипнула дверь, и въ эту крошечную, убогую комнату, все убранство которой состояло изъ кровати, стола и стула, вошелъ Антошка и, радостно-взволнованный, остановился у дверей.
— Это вы, Анисья Ивановна? Что вамъ угодно? — окликнулъ „графъ“, не поворачивая своей кудрявой, засѣдѣвшей головы.
— Это я... Антошка!
— Антошка!? — воскликнулъ „графъ“, изумленный приходу мальчика въ такую пору, и быстро подошелъ къ нему.
Жалкій видъ худенькаго, посинѣвшаго и вздрагивавшаго мальчугана, пришедшаго въ легкомъ одѣяніи, въ дырявыхъ башмакахъ на босыя ноги и безъ шапки, вызвалъ на лицѣ „графа“ выраженіе жалости и участія, и онъ тревожно спросилъ:
— Что случилось, Антошка? Откуда ты въ такомъ костюмѣ?
— Я убѣжалъ отъ нихъ, отъ подлецовъ... Ужъ вы только не отдавайте, графъ, если онъ потребуетъ меня обратно... Онъ убьетъ!.. А я вамъ заслужу... Я на васъ стану работать! — взволнованно говорилъ Антошка.
— Глупый! Развѣ я отдамъ тебя этимъ мерзавцамъ! Не бойся, Антошка. Что жъ ты стоишь?