повѣрилъ... Принесъ всего тридцать копѣекъ, а самъ леденцы... покупаетъ!
Лицо Ивана Захаровича побагровѣло. Что-то безпощадно-жестокое было теперь въ его маленькихъ, засверкавшихъ глазахъ и въ скверной улыбкѣ, искривившей его толстыя губы.
— Такъ вотъ ты какой... змѣенышъ? Управу?.. Леденцы покупаешь? — говорилъ тихимъ, злымъ голосомъ Иванъ Захаровичъ, снимая съ себя толстый ремень... Я покажу тебѣ управу! — засмѣялся онъ, поднимаясь со стула.
— Да не жалѣй его... Пусть помнитъ! — вставила „вѣдьма“.
— Я не изъ выручки взялъ деньги... Мнѣ дала ихъ одна барыня и не взяла товару... Клянусь Богомъ... Не встать съ мѣста... Дя-де-нька!
Онъ говорилъ эти слова, и самъ чувствовалъ ихъ безнадежность.
Сильный ударъ кулакомъ по лицу сшибъ его съ ногъ. Онъ упалъ павзничь, стукнувшись головой объ полъ. Новый ударъ сапогомъ заставилъ его вскочить на ноги, окровавленнаго, съ тупою болью въ груди.
Злоба, страхъ и отчаяніе вдругъ залили волной его маленькое сердце. Онъ видѣлъ по этому страшному лицу „дяденьки“, что пощады не будетъ, и въ его головѣ пробѣжала мысль о бѣгствѣ. Злобно сверкая глазами, словно маленькій волченокъ, онъ старался вырваться изъ крѣпкой руки Ивана Захаровича, которая держала его за шиворотъ, встряхивая, какъ щенка.
— Дя-денька! — молилъ Антошка... — Дя-де-нька! Вы не смѣете мучить! — вдругъ крикнулъ онъ въ какой-то тоскѣ отчаянія и рванулся сильнѣй.
