но поцѣловалъ руку Нины. Она горячо обняла старика и проговорила:
— Если я ужъ не совсѣмъ пустая, то я и вамъ обязана, дядя. Вы мнѣ на многое открыли глаза.
— Своему доброму сердцу обязаны, и никому болѣе!
Нина еще просидѣла нѣсколько времени у „графа“.
Она строила планы будущей жизни, говорила, что ее манитъ деревня и что тамъ она надѣется совсѣмъ забыть о своихъ неудачахъ личной жизни, и вдругъ воскликнула, какъ бы озаренная внезапной мыслью:
— А знаете что, дядя?
— Что, Нина?
— Что бы и вамъ пріѣхать въ деревню? Тетя, навѣрное, будетъ рада. Тамъ вы скоро поправитесь и не будете чувствовать ни усталости, ни слабости. Хотите? Я напишу вамъ изъ деревни, и вы пріѣзжайте.
— А мой Антоша?
Нина виновато улыбнулась, взглядывая на мертвенно-блѣдное лицо съ заострившимся носомъ и обтянутыми щеками, и стала собираться, безконечно жалѣя дядю.
39.
Пришла весна.
„Графъ“ худѣлъ и слабѣлъ съ каждымъ днемъ въ теченіе зимы и теперь съ трудомъ могъ дѣлать нѣсколько шаговъ по комнатѣ. Большую часть времени онъ сидѣлъ въ креслѣ, или лежалъ на постели.
Но онъ и думать не хотѣлъ, что дѣло его проиграно окончательно, и что смерть уже витаетъ надъ его изголовьемъ. Онъ, напротивъ, питалъ какую-то упорную надежду, что поправится, какъ толь-
