Съ трудомъ удерживаясь отъ слезъ, подступавшихъ къ горлу, „графъ“ поглядѣлъ на Антошку съ восторженнымъ умиленіемъ и проговорилъ:
— Такъ вотъ отъ чего ты обидѣлся!? А я и не думалъ тебя обидѣть... Развѣ я не знаю, не чувствую твоей привязанности?
— Но вы говорили о часахъ... о платьѣ...
— Ну, говорилъ... Такъ вѣдь я получаю тридцать пять рублей отъ племянницы.
— Зачѣмъ ихъ получать? Теперь мы сами проживемъ безъ посторонней помощи! — не безъ горделиваго чувства произнесъ Антошка и, снова повеселѣвшій, поднялъ голову и смотрѣлъ на „графа“. — Еще какъ проживемъ-то! Это на первое время мнѣ дали пятьдесятъ, а черезъ годъ навѣрное дадутъ семьдесятъ пять... Я буду работать, стараться... Мы теперь ни отъ кого не будемъ зависѣть...
— „Мы“, — повторилъ „графъ“ и печально усмѣхнулся. — Что жъ, ты вѣдь правъ, мой милый, я съ большимъ удовольствіемъ буду жить на твой счетъ, чѣмъ на чей-нибудь другой.... Корми же меня, ни къ чему негоднаго старика... Ты вѣдь единственный близкій мнѣ на свѣтѣ.
— А то какъ же! — радостно поддакнулъ Антошка.
— И умру на твоихъ рукахъ.
— До этого еще долго, Александръ Иванычъ. А главное: не трудите себя этой перепиской... Ну ее... Оставьте! Вамъ это вредно!
— Коли такъ приказываешь — оставлю! — шутливо говорилъ „графъ“. — Она, дѣйетвительно, очень меня утомляетъ. Однако, что же ты не ѣшь котлетъ...
— Не хочется.
