напримѣръ, гдѣ бы Александръ Ивановичъ могъ поправиться, а то онъ все покашливаетъ, и нѣтъ-нѣтъ да и пожалуется, что болитъ грудь...
Квартира „графа“ и Антошки была недалеко отъ завода, въ одной изъ дальнихъ линій Васильевскаго острова, у средняго проспекта. Они уже два года, какъ переѣхали отъ Никифоровыхъ, съ тѣхъ поръ, какъ сынъ-технологъ, окончивъ курсъ, получилъ мѣсто на одномъ изъ заводовъ въ Екатеринославской губерніи, и съ иимъ уѣхали мать и сестра, здоровье которой требовало теплаго климата.
Эти милые, добрые люди, у которыхъ такъ хорошо прожили больше года „графъ“ и Антошка, пользуясь расположеніемъ всѣхъ членовъ семьи, не забывали своихъ прежнихъ жильцовъ. Разъ въ мѣсяцъ братъ или сестра писали „графу“, живо интересуясь и имъ, и его сожителемъ, и „графъ“ отвѣчалъ длинными, благодарными письмами, описывая успѣхи Антошки и отчасти свои по перепискѣ статистическихъ таблицъ, которую ему давала, по порученію барышни Никифоровой, одна студентка.
Минуть черезъ пятнадцать, которыя показались въ этотъ день Антошкѣ ужасно долгими, онъ торопливо прошелъ дворъ большого дома и взбѣжалъ въ третій этажъ флигеля, гдѣ „графъ“ снималъ комнату со столомъ у стараго музыканта-нѣмца, жившаго вдвоемъ съ супругой въ трехъ комнаткахъ, чистенькихъ, опрятныхъ, какъ и сами хозяева.
Маленькая, толстенькая и румяная старушка, съ сѣдыми буклями, неизмѣнной потертой плюшевой накидушкой на плечахъ, отворила дверии, впустивъ Антошку, не безъ нѣкотораго удивленія проговорила на очень плохомъ русскомъ языкѣ:
