исправности — „графъ“ особенно объ этомъ заботился, и случалось, самъ чинивалъ Антошкины вещи — и, переполненный счастьемъ, спѣшилъ подѣлиться новостью съ „графомъ“ и обрадовать радостной вѣстью своего пѣстуна и друга.
Едва ли въ этотъ скверный день былъ во всемъ Петербургѣ такой счастливый человѣкъ, какъ Антошка. Самыя радужныя мысли вихремъ проносились въ его головѣ, чередуясь съ невольными воспоминаніями о горемычномъ прошломъ, словно бы для того, что бы еще ярче оттѣнить прелесть настоящаго.
Давно ли онъ, оборванный и несчастный, не слыхавшій ни одного ласковаго слова, бѣгалъ нищенкой и ходилъ съ тяжелымъ ларькомъ по улицамъ, упрашивая прохожихъ купить конвертовъ и бумаги, что бы принести выручку и не испробовать ремня „дяденьки“ и ругани „рыжей вѣдьмы“ (гдѣ-то они теперь)? Давно ли онъ зябнулъ на улицахъ и часто голодалъ?..
А теперь онъ окончилъ курсъ, имѣетъ хорошее мѣсто и жалованье и въ недалекомъ будущемъ будетъ мастеромъ — не даромъ же всѣ хвалятъ его работу, и не даромъ же онъ самъ любитъ свое дѣло.
Только въ послѣднее время, когда Антошка значительно развился, благодаря вліянію школы, чтенію и философскихъ бесѣдъ „графа“, онъ нонялъ, что бы могло быть съ нимъ, съ брошеннымъ созданіемъ, если бы не „графъ“. И то, что прежде Антошка лишь чувствовалъ, теперь понялъ и оцѣнилъ. Оцѣнилъ все, что сдѣлалъ для него единственный человѣкъ, принявшій въ немъ горячее участіе, понялъ всю дѣятельную силу его любви и безграничность заботъ о немъ, направленныхъ къ тому, что-
