рога, шли въ пріютъ Общества „Помогай ближнему!“ навѣстить Анютку. Въ корзинѣ, которую несъ Антошка, были: большой кусокъ пирога, полфунта колбасы и коробка леденцовъ.
Они поднялись въ хорошо знакомую имъ небольшую пріемную со скамьями около стѣнъ. Тамъ ужъ сидѣли по кучкамъ посѣтители — преимущественно женщины плохо одѣтыя — вмѣстѣ съ дѣвочками, которыхъ онѣ навѣщали.
И отъ этой пріемной, чистой, аккуратно выметенной, и отъ этой, словно проглотившей аршинъ, надзирательницы, и отъ этихъ пріютскихъ дѣвочекъ, словно бы похожихъ одна на другую, благодаря казеннымъ темнымъ платьицамъ и чепчикамъ на головахъ, — вѣяло чѣмъ-то мертвящимъ... Все здѣсь напоминало не то казарму, не то хорошо устроенное тюремное заключеніе, а эти дѣвочки — хорошо выдрессированныхъ куколокъ съ лицами, по большей части блѣдными, въ выраженіи которыхъ было что-то приниженно-лицемѣрное и въ то же время нѣсколько торжественно-праздничное. Не слышно было ни громкаго разговора, ни веселаго смѣха, точно это сидѣли не дѣти, полныя жизни, а какія-то крошки-монашки, приговоренныя Обществомъ „Помогай ближнему!“ къ неустанному покаянію, вѣроятно, за то, что онѣ имѣли счастье пользоваться милостями благотворительницъ, во главѣ которыхъ стояла непреклонная княгиня Марія Николаевна Моравская, обладавшая замѣчательными способностями накладывать печать казенщины и формализма на подвѣдомственныя ей благотворительныя учрежденія, которыя она считала, конечно, образцовыми.
