нѣсколько удивленный порывистостью и сердечностью тона этого „барина-демократа“. — Самое обыкновенное дѣло! Такъ съ завтрашняго дня мы начнемъ заниматься съ вашимъ Антошкой... Ежедневно одинъ часъ послѣ обѣда у меня свободенъ.. Посылайте его ко мнѣ... А затѣмъ до свиданья... Спѣшу на урокъ...
И съ этими словами студентъ крѣпко пожалъ руку Онольева и, кивнувъ вихрастой головой, хотѣлъ, было, уходить, какъ внезапно спросилъ:
— Надѣюсь, вамъ не родственннкъ этотъ извѣстный Опольевъ?
— Этотъ прохвостъ мой родной братецъ.
Студентъ издалъ восклицаніе не то удивленія, не то сожалѣнія.
— Но только я съ нимъ вовсе незнакомъ... Я, видите ли... А впрочемъ, не смѣю васъ задерживать... Когда-нибудь я сообщу вамъ біографическія данныя о своей особѣ, что бы вы знали, съ кѣмъ имѣете дѣло! — прибавилъ „графъ“, дѣлая студенту прощальный жестъ рукой.
Вернувшись въ свою комнату, Опольевъ весело воскликнулъ, обращаясь къ Антошкѣ:
— Ну, братъ, тебѣ рѣшительно везетъ!.. У тебя будетъ настоящій учитель. Онъ тебя обучить ариѳметикѣ по настоящему, не то, что я...
— Кто это?
— А сынъ хозяйки... студентъ. Даромъ предложилъ учить; говорить, что ты способный мальчикъ... Слышалъ за стѣной, какъ мы съ тобой занимались... Смотри, Антоша, старайся!
— Еще какъ буду стараться, Александръ Иванычъ!
