Это было страстное, умоляющее и вмѣстѣ съ тѣмъ негодующее письмо возмущеннаго и несчастнаго человѣка, полное ядовитыхъ сарказмовъ насчетъ желанія кузины спасать людей при помощи полиціи и дѣлать не добро, а зло. Искренностью и горемъ дышали эти строки, въ которыхъ „графъ“ объяснялъ, что такое для него этотъ мальчикъ, возродившій его къ жизни, его, одинокагои всѣми брошеннаго. Неужели милые родственники, не желающіе его знать, хотятъ отнять единственное преданное ему существо? „Это было бы безсовѣстно и бездушно, княгиня“, -писалъ „графъ“. — Если вы это сдѣлаете, значить, вы сами никогда и никого не любили, кромѣ себя, и ваша благотворительность — ничего не стоить, она для васъ — удовлетвореніе тщеславія, и больше ничего. Ужели у васъ хватить жестокости нанести послѣдній ударъ тому человѣку, который — помните? — когда-то былъ вашимъ искреннимъ почитателемъ. Впрочемъ, и тогда вы были всегда слишкомъ холодны и разсудительны, и если теперь эти качества получили полное развитіе, то отъ васъ ждать пощади нечего... Вы, конечно, думаете, что я, отверженный, буду виновникомъ погибели мальчика... У васъ, вѣдь, у сытыхъ, богатыхъ людей, и особенноу благотворителей... такая мораль... Вы воображаете, что ваши пріюты — спасаютъ... О, какъ вы ошибаетесь и какъ вы слѣпы, еслибъ только могли это понять... Простите за рѣзкость письма, но поймите, если не можете чувствовать, что вы хотите сдѣлать... Повремените, по крайней мѣрѣ. Соберите справки, узнайте обо мнѣ, посылайте своихъ благотворителей справляться о мальчикѣ, и если свѣдѣнія эти будутъ небла-
