и учебной тетрадью, въ которой онъ [спис]ывалъ, учась самоучкой, названія вывѣсокъ, [посл]ѣ того, какъ могъ уже списать фа[амилиіи] спиче[чна]го и бумажнаго фабрикантовъ, издѣліями кото[ры]хъ торговалъ, — и не безъ нѣкотораго напряжянія и большихъ гримасъ вывелъ каракулями, смутно напоминавшими печатныя буквы: „Гаспажа Скварцова, Сергифская, № 15“.
Ларекъ тщательно былъ накрытъ клеенкой. Оставалось вскинуть его на плечи и итти на Пески, на постылую квартиру „дяденьки“, предварительно умненько распорядившись съ двугривеннымъ, какъ надъ самымъ его ухомъ раздался чей-то сиплый и пріятный басокъ:
— Здравствуй, Антошка!
Антошка радостно и весело улыбнулся, увидѣвъ передъ собой довол[ьно] странную фигуру пожилого человѣка, съ испитымъ и изможденнымъ лицомъ, сохранявшимъ, не смотря на рѣзкія морщины и припухлость вѣкъ, еще остатки выдающейся красоты, — съ большой и сильно засѣдѣвшей черной бородой, тщательно расчесанной, и съ глубоко сидящими въ темныхъ впадинахъ черными глазами, глядѣвшими съ выраженіемъ угрюмой, спокойной и вмѣстѣ съ тѣмъ какой-то презрительной грусти, какое бываетъ у опустившихся, когда-то знавшихъ лучшія времена людей. Въ этихъ глазахъ свѣтилось теперь что-то безконечно ласковое.
Одѣтъ этотъ господинъ былъ въ невозможно ветхое и совсѣмъ лоснившееся пальто, но, видимо, съ [прете]нзіей на аккуратность и некоторое щегольство: пуговицы были цѣлы, и нигдѣ не видно
