его ремиемъ, а въ нѣкоторыхъ случаяхъ, когда молитвы его не бывали услышаны, и Антошка возвращался изъ комнаты „дяденьки“ съ исполосованной спиной, — онъ обращался къ Господу Богу съ молитвами уже самаго не христіанскаго характера, а именно: просилъ, что бы дяденьку разразило на мѣстѣ, а „рыжую вѣдьму“ взяли черти.
Затѣмъ онъ часто упоминалъ имя Божіе и особенно Христа Спасителя во время нищенства, а во время своей торговой дѣятельности клялся и божился, призывая Господа Бога въ доказательство доброкачественности и дешевизны спичекъ, конвертовъ и бумаги, — съ расточительностью, во истину грѣховной.
Таково было религіозное поведеніе Антошки.
И потому, когда княгиня задала ему послѣдній вопросъ, онъ, рѣшительно не знавшій, что молиться слѣдуетъ каждый день, а не тогда только, когда грозитъ встрепка, — добросовѣстно сознался, что каждый день не молится.
И, сознавшись, тотчасъ же раскаялся, что не совралъ, такъ какъ опять увидѣлъ, какъ неодобрительно княгиня покачала головой и снова черкнула что-то въ своей книжкѣ...
Рѣшительно конецъ визита подгадилъ все. „Теперь тю-тю и графская шуба, и рубль! — подумалъ Антошка, прозрѣвая, какъ опытный наблюдатель, въ серьезномъ выраженіи красиваго лица княгини, и особенно въ ея глазахъ, большихъ, строгихъ, темносѣрыхъ глазахъ, что-то недовольное и малообѣщающее.
— Ты знаешь какую-нибудь молитву?
