только ругательными окриками старшаго офицера, командовавшаго авраломъ, да сдержанною бранью боцмановъ.
Дѣйствительно, матросы работали словно бѣшеные, надрываясь изо всѣхъ силъ и не думая, казалось, что малѣйшая неосторожность, малѣйшій зѣвокъ, и смѣльчакъ сорвется съ реи, шлепнется съ высоты на палубу, размозжитъ себѣ голову и болѣе уже никогда не встанетъ, а не то упадетъ за бортъ, и хорошо еще, если въ тихую погоду, когда возможно спасеніе.
Глядя на эту лихорадочноть работы, на эти напряженныя испуганныя лица надрывающихся людей, которые съ отвагой, ни для кого и ни для чего ненужной, рисковали жизнью, сразу чувствовалось и понималось, что эти люди надрываются изъ-за страха.
Матросы работали, какъ бѣшеные, не потому, что хотѣли отличиться, а потому, что боялись офицеровъ и, главнымъ образомъ, этого высокаго худого рыжеватого лейтенанта съ возбужденными сѣрыми маленькими глазками, и пожилого низенькаго толстяка съ бульдожьимъ лицомъ, окаймленнымъ черными засѣдѣвшими бакенбардами.
Оба они — и старшшй офицеръ и капитанъ — сосредоточенные, съ суровыми лицами, стояли на мостикѣ и зорко наблюдали за ученіемъ, на которомъ въ эту минуту, казалось, сосредоточились всѣ ихъ помыслы. По временамъ и тотъ и другой взглядывали на часы, чтобы провѣрить, сколько минутъ продолжался тотъ или другой маневръ.
Еще бы матросамъ не надрываться!
Они уже годъ, какъ «мотыжились», по ихъ выраженію, на «Проворномъ» и отлично знали, что за малѣйшее опозданіе въ работҍ, за недосмотръ, хотя бы и невольный, по службѣ, ихъ ожидаетъ лаконичный возгласъ: «на бакъ», что значило — наказаніе линьками.
Въ тѣ далекія времена во флотѣ еще царила строгость, доходившая нерѣдко до жестокости.
Капитанъ и старшій офицеръ «Проворнаго», оба отличные моряки и по натурѣ вовсе даже не злые люди, тѣмъ не менѣе, со-
