Разбудивъ Долговязаго, Чайкинъ съ послѣднимъ ударомъ колокола, пробившаго восемь скляннкъ, былъ уже наверху и сталъ у руля.
Ночь была превосходная, теплая. Свѣтила луна, часто показываясь изъ-за облаковъ, и ярко мигали звѣзды. Вѣтеръ, попрежнему противный, стихалъ, и «Динора» лѣниво шлепала въ водѣ узла по два, по три въ часъ.
На вахту вступилъ штурманъ Гаукъ, замѣнивъ капитана, ушедшаго къ себѣ въ каюту.
Пользуясь этимъ, вахтенные матросы скоро сладко задремали, сидя въ «бухтахъ» снастей или примостившись къ борту. Только Гаукъ и Чайкинъ бодрствовали.
— Вы на румбѣ, Чайкъ? — спросилъ штурманъ.
— На румбѣ, сэръ! — отвѣчалъ Чайкинъ
— Что-то вѣтеръ стихаетъ.
— Стихаетъ, сэръ. И руля плохо слушать стала «Динора», сэръ.
— Какъ бы совсѣмъ не заштилѣло.
— А, быть можетъ, къ перемѣнѣ вѣтра, сэръ…
— Давно бы пора, Чайкъ…
Бригъ теперь еле подвигался… Вѣтеръ совсѣмъ стихалъ, и паруса тихо пошлепывали.
Луна скрылась за облака, и темнота окутала палубу.
Въ эту минуту Чайкину показалось, что кто-то прошелъ мимо, направляясь къ дверямъ капитанской каюты.
«Вѣрно, самъ капитанъ или Джекъ», подумалъ Чайкинъ, зная что никто изъ матросовъ не смѣлъ переступить порога капитанской каюты, и никогда капитанъ никого изъ матросовъ не звалъ: чтобы дать знать о чемъ-нибудь капитану съ вахты, былъ проведенъ съ ютовой площадки звонокъ, и, кромн того, была переговорная трубка.
Гаукъ, посматривавшій на горизонтъ, тоже ничего не замѣтилъ.
А между тѣмъ, дѣйствительно, двери капитанской каюты, почему-то незапертыя, какъ бывало обыкновенно, безшумно отворились, и на порогн появилась громадная фигура великана Сама и остановилась, боязливо посматривая на загорѣвшіеся глаза Тигра,
