ми глазами, съ глубокимъ шрамомъ отъ удара ножомъ на щекѣ, съ перваго же дня почему-то невзлюбилъ Чайкина.
За что? Онъ и самъ бы не объяснилъ этой антипатіи, внезапно зарождающейся между людьми словно бы по какому-то инстинкту, въ основѣ котораго лежитъ безсознательное чувство двухъ противоположныхъ натуръ.
Вѣроятно, Чезаре, этотъ лживый, порочный и злой человѣкъ, на душѣ котораго было не одно преступленіе, бѣжавшій изъ Кадикса лѣтъ десять тому назадъ за убійство жены и съ тѣхъ поръ успѣвшій посидѣть въ Бостонской тюрьмѣ за воровство, этотъ шулеръ-игрокъ, чуть не повѣшенный въ Сокраменто по суду Линча обыгранными имъ рудокопами, вѣроятно, сразу призналъ въ этомъ бѣлобрысомъ русскомъ матросѣ съ кроткими сѣрыми глазами непорочную душу честнаго человѣка.
И этого было довольно, чтобы почувствовать ненависть и зависть, нерѣдко являющіяся у дурныхъ людей къ хорошимъ, словно бы какъ протестъ, въ основѣ котораго лежитъ злоба на потерю въ самомъ себѣ всего того хорошаго, которое, быть-можетъ, и было когда-нибудь въ человѣкѣ.
Чайкинъ былъ очень остороженъ съ Чезаре и боялся втайнѣ испанца, перехватывая порой его злобныя взгляды исподлобья, но не выказывалъ передъ нимъ страха и не обращалъ на него, по-видимому, никакого вниманія.
Это-то и возбуждало въ испанцѣ еще большую злобу.
И однажды, послѣ обѣда, когда оба они, какъ подвахтенные, были внизу, въ небольшой матросской каютѣ, по бокамъ которой были расположены нары для спанья, Чезаре нарочно задѣлъ плечомъ стоявшаго посреди каюты Чайкина и, внезапно блѣднѣя, крикнулъ:
— Дорогу, русская свинья!
И хотя Чайкинъ чуть-чуть посторонился, Чезаре, смѣривъ его презрительно-злобнымъ взглядомъ, со всего размаха толкнулъ Чайкина такъ, что тотъ ударился головой о бортъ.
Хотя Чезаре, приземистый и мускулистый, обладалъ значитель-
