ные думали, что Вилькъ сдѣлаетъ карьеру, но, вмѣсто этого, онъ долженъ былъ бѣжать въ Америку.
— Я не стану вамъ разсказывать,—продолжалъ Вилькъ,— подробностей моей отвратительной жизни... Не стану разсказывать, какъ отшатнулись отъ меня и отецъ и братъ, какъ перестали узнавать меня прежніе друзья, когда я изъ блестящаго молодого человѣка, богатаго и расточительнаго, въ одно утро сталъ нищимъ и съ неоплатными долгами... Никто не поддержалъ тогда меня, ни одна душа... Понимаете ли вы, Чайкъ?.. Но я не упалъ духомъ... Я поступилъ на службу и сталъ работать... Я былъ не одинъ, я былъ женатъ... Но жена, благодаря которой я разорился, эта самая женщина, которая говорила, что я лучшій ея других, бросила меня и объявила, что женой нищаго быть не хочетъ, и требовала развода, чтобы выйти за богатаго человѣка, который ей нравился...
Вилькъ примолкъ.
Видимо, взволнованный, онъ словно переживалъ давно прошедшее время. Лицо его было сурово и мрачно.
И голосъ старика вздрагивалъ, когда онъ продолжалъ:
— А я любилъ эту женщину... Я вѣрилъ ей... Я думалъ, что есть на свѣтѣ одинь человѣкъ, который не оставитъ меня, и вдругъ... такая подлость!.. И какая она красавица была Чайкъ!.. И какъ была лжива!..И я...
Вилькъ снова остановился. Казалось, то, что предстояло ему сказать, было самое тяжелое и ужасное.
Чайкинъ словно бы понялъ это, самъ поблѣднѣлъ и съ замираніемъ сердца ждалъ конца, и въ ту же минуту ему хотѣлось, чтобы Вилькъ не договаривалъ.
— Разъ началъ, надо кончать!—сурово сказалъ Вилькъ.
И онъ отвелъ глаза и, понижая голосъ до шопота, проговорилъ;
— И я... я убилъ эту женщину, Чайкъ!
Нѣсколько времени прошло въ молчаніи.
Вилькъ сидѣлъ, опустивъ голову. Чайкинъ не укорялъ въ
