— Ужъ и поднялись, Чайкинъ?.. И у меня все готово,—говорила Сузанна.
Вскорѣ пришелъ и Вилькъ.
— Здравствуйте, Чайкъ!
— Здравствуйте, Вилькъ!
— Аккуратно встаете, Чайкинъ!—промолвилъ безъ обычной суровости Вилькъ.
— Привыкъ... Матросомъ былъ.
Вилькъ не спѣша ѣлъ ветчину съ хлѣбомъ, запивая горячимъ кофе, и послѣ долгой паузы спросилъ:
— Деревья умѣете рубить, Чайкинъ?
— Доводилось!—скромно отвѣтилъ Чайкинъ .
Ему очень хотѣлось узнать, кто такой этотъ старикъ, умѣющій играть на фортепіано, и зачѣмъ онъ служитъ на фермѣ, но не рѣшался спросить. Онъ уже зналъ, что въ Америкѣ, при всей безцеремонности обращенія, не обнаруживаютъ особеннаго любопытства и не допрашиваютъ о прошломъ, особенно на западѣ, гдѣ часто бываютъ люди, имѣющіе основаніе скрывать свое прошлое, быть-можетъ, скверное.
И Чайкину почему-то казалось, что у старика было въ прошломъ что-то тяжелое; оттого онъ всегда молчаливъ и мраченъ, какъ говорили про него товарищи.
— Вѣдь, вы русскій, Чайкъ?—снова спросилъ старикъ.
— Русскій, Вилькъ.
— Вотъ не ожидалъ!
— Почему, позвольте спросить?—задѣтый за живое, спросилъ Чайкинъ и весь вспыхнулъ.
— Читалъ про русскихъ да и встрѣчалъ русскихъ... Да вы не сердитесь, Чайкъ,.. Я не хотѣлъ васъ обидѣть... Я, вѣрно, встрѣчалъ не такихъ, какъ вы... И, наконецъ, нельзя судить о всей націи но нѣсколькимъ лицамъ.
— То-то, нельзя, я думаю.
— А вамъ всѣ націи нравятся, Чайкъ?
— Всѣ, Вилькъ.
