— Не сумлѣвайся, Иванычъ. Прощай.
— Прощай, Вась!
И Кирюшкинъ кинулся къ дверямъ и скрылся за ними.
Почти бѣгомъ дошелъ онъ до пристани. Тамъ стоялъ катеръ съ «Проворнаго».
— Скоро, братцы, отваливаете?—спросилъ онъ у двухъ матросовъ, сидѣвшихъ въ шлюпкѣ.
— Должно, черезъ полчаса.
— Кого дожидаете?
— Лейтенанта Погожина и механика. Сказывали, въ десять будутъ.
— А гдѣ остальные гребцы?
— Въ салунѣ, напротивъ...
— И я туда пойду...
— Ой, не ходи лучше, Кирюшкинъ!—замѣтилъ бѣлобрысый немолодой матросъ.—Дожидайся лучше на катерѣ!—прибавилъ онъ.
Казалось, Кирюшкинъ хотѣлъ послѣдовать доброму совѣту. Но колебанія его были не долги.
— Я только стаканчикъ!—проговорилъ онъ и пошелъ въ салунъ.
Тамъ онъ выпилъ сперва одинъ стакапчикъ, потомъ другой, третій, четвертый, и черезъ полчаса гребцы привели его на шлюпку совсѣмъ пьянаго.
Мрачный сидѣлъ онъ подъ банками и пьянымъ голосомъ повторялъ:
— Прощай, Вась... Прощай, добрая твоя душа!
— У Чайкина былъ, ваше благородіе... Жалѣетъ его!—доложилъ унтеръ-офицеръ, сидѣвшій на рулѣ, лейтенанту Погожину.
Лейтенантъ Погожинъ, казалось, догадался, почему Кирюшкинъ, возвращавшійся всегда отъ Чайкина, къ общему изумленію, трезвымъ, сегодня напился.
2.
Грустный ходилъ и Чайкинъ взадъ и виередъ но своей маленькой комнаткѣ послѣ ухода Кирюшкина. Въ лицѣ его онъ словно
