И, добродушно разсмѣявшись, онъ наконецъ отвѣтилъ.
— Не согласенъ.
— Понимаю. Вы полагаете, что я долженъ 75 долларовъ предложить за вечеръ?—спросилъ директоръ, не безъ уваженія къ сообразительности Чайкина.
— Совсѣмъ не согласенъ...
— Значитъ, сто хотите? Что жъ!... Я заплачу вамъ и сто... такъ и быть... Тысячу долларовъ получить пріятнѣе... А можетъ, и больше, если пьеса будетъ имѣть успѣхъ и выдержитъ больше десяти представленій... Вы ловкій парень, мистеръ Чайкинъ... Понимаете выгоду своего положенія!
Но когда въ отвѣтъ на слова директора Чайкинъ объяснилъ, что онъ пи за какія деньги не пойдетъ, какъ онъ выразился «срамиться» передъ публикой, янки вытаращилъ на него глаза и, сердито сплюнувъ, поднялся съ мѣста и проговорилъ:
— У меня въ театрѣ срамиться?.. Чистыя денежки получать, значить—срамиться?.. Отказаться отъ моего предложенія—такъ это, дѣйствительно, значитъ осрамиться передъ здравымъ смысломъ! Прощайте, сэръ. Очень жалѣю, что считалъ васъ болѣе сообразительнымъ джентльменомъ.
И, кивнувъ головой, директоръ пошелъ къ двери.
Однако, у дверей онъ остановился и, повернувшись къ Чайкину, крикнулъ:
— Сто двадцать пять и ни цента болѣе!
Чайкинъ въ отвѣтъ разсмѣялся. Директоръ, пробормотавъ какое-то ругательство, скрылся за дверями и, увидѣвши въ коридорѣ сидѣлку, спросилъ ее, указывая на двери комнаты Чайкина:
— Этотъ русскій въ своемъ умѣ?
— Кажется.
— Сомнѣваюсь!—произнесъ директоръ и направился къ выходу.
Когда сидѣлка вошла къ Чайку, онъ все еще улыбался, вспоминая директора и его предложеніе.
— Вѣрно, веселый гость былъ у васъ, Чайкинъ?—спросила сидѣлка.
