Чайкинъ застоналъ.
Билль подошелъ къ нему.
— Сейчасъ, Чайкинъ, въ госпиталь васъ принесутъ!—проговорилъ онъ необыкновенно нѣжно.
Чайкинъ открылъ глаза и, казалось, не узналъ Стараго Билля.
— А ребенокъ... живъ?—спросилъ онъ.
— Живъ... живъ, Чайкинъ.
Чайкинъ закрылъ глаза и очнулся только тогда, когда въ госпиталѣ его раздѣли и, уложивши въ постель, стали перевязывать страшные ожоги, покрывавшіе его тѣло.
Во время перевязки онъ стоналъ, испытывая невыносимыя страданія.
Почти весь день у госпиталя стояла толпа, желавшая имѣть свѣдѣнія о положеніи больного. То и дѣло къ госпиталю подходили и подъѣзжали разныя лица, преимущественно женщины, справляться, живъ ли Чайкинъ, и есть ли надеждана спасеніе. Пріѣзжали губернаторъ, шерифъ...
Отвѣты докторовъ были не особенно утѣшительны.
Въ вечернихъ газетахъ появились отчеты о пожарѣ и о подвигѣ русскагоматроса, а въ одной была напечатана цѣлая біографія Чайкина, въ которой, между прочимъ, описывалось, какъ онъ спасъ въ морѣ испанца.
На других день въ газетахъ сообщали о его трудномъ ноложеніи, о его страданіяхъ, переносимыхъ имъ съ необыкновеннымъ мужествомъ и терпѣніемъ, удивлявшими врачей и сидѣлокъ.
Во всемъ С.-Франциско только и говорили, что о Чайкѣ.
Онъ сдѣлался героемъ дня.
Билль, Дунаевъ и Макдональдъ всю ночь продежурилипо очереди у постели больного, но не тревожили его разговорами.
Сидѣлка воспрещала разговаривать съ Чайкинымъ. Всю ночь онъ стоналъ и часто бредилъ.
Старый Билль, дежурившій у Чайкина съ полуночидо шести часовъ утра, ушелъ отъ него мрачный. Въ полдень онъ долженъ
