тыхъ денегъ, но не даромъ же онъ пять лѣтъ жилъ въ Америкѣ и зналъ, что и потери колоссальныхъ состояпій не обезкураживаютъ американцевъ, и они не падаютъ духомъ и начинаютъ снова.
И Дунаевъ, настолько обамериканившійся, чтобы понять безплодность сѣтованій о томъ, чего ужъ не вернешь, и слышавшіи отъ одного возчика-нѣмца, какъ тотъ часто повторялъ нѣмецкую поговорку; «Деньги потерять— ничего не потерять, а духъ потерять—все потерять», —уже спокойнѣе взглянулъ своей бѣдѣ въ глаза.
Вдобавокъ и прирожденное его добродушіе въ значительной степени помогло ему.
И онъ рѣшилъ вновь нажить упорнымъ, неустаннымъ трудомъ пять тысячъ, а то и больше, если подвернутся хорошія дѣла, и открыть мясную лавку.
«Руки, слава Тебѣ, Господи, сильпыя, и здоровьемъ Господь не обидѣлъ!» думалъ Дунаевъ.
Онъ какъ-то особенно усердно помолился сегодня и, помывшись и одѣвшись, подошелъ къ Чайкину и сказалъ уже повеселѣвшимъ и ласковымъ тономъ:
— За ночь-то я отдумался, Вась.
— А что?
— Бѣду-то свою развелъ... Богъ наказалъ, Богъ и наградить.
— Это правильно.
— Небось, руки есть. Опять наживу денегъ. А на тѣ пять тысячъ наплевать. Будто ихъ не было! Бѣрно, что ли, Вась?
— Еще бы не вѣрно!—обрадованно отвѣтилъ Чайкинъ.— Деньги—дѣло наживное.
— Сдѣлаюсь опять канитаномъ. Платятъ капитанамъ хорошо.
— Хорошо?
— Очень даже.
— А напримѣръ?
— Да за каждую проводку обоза пятьсотъ долларовъ можно получить.
— Отчего такъ много?
