ку въ коридорѣ и спрашиваю: «Дома миссъ Клэръ?» Вижу—смотритъ мнѣ въ глаза и смѣется. Сердце во мнѣ и екнуло.—«Дома,—говорить, —нѣтъ. Она сегодня утромъ расчета получила и уѣхала...»
«Куда?» спрашиваю, и чувствую, значитъ, что дѣло неладное... Въ это время изъ номера чокнулъ звонокъ, и горничная собралась итти и сказала: «Сію минуту вернусь. Дежурство мое кончается... Пойдемте ко мнѣ въ комнату, я все объясню, потому,—говорить, — что жалко мнѣ васъ, Дунъ».
— Пожалѣла!—замѣтилъ Чайкиігь.
— Больше изъ любопытства, надо полагать! Шустрая и вертлявая такая эта горничная, Дженей ее звать. Всякаго тоже проведетъ!—озлобленно говорилъ Дунаевъ, не вѣрившій послѣ обмана невѣсты въ искренность сочувствія ея товарки.
— Не всѣ же обманныя!—сказалъ Чайкинъ.
— Всѣ одного шитья!—мрачно отрѣзалъ Дунаевъ.
— Это ты, братецъ, опять зря говоришь...
И Чайкинъ невольно вспомнилъ о Ревеккѣ.
— Обобрали бы тебя на пять тысячъ, небось, и ты по иному бы заговорилъ... Теперь шабашъ... Не женюсь на мериканкѣ никогда!—вдругъ прибавилъ Дунаевъ съ рѣшительнымъ видомъ добродушнаго человѣка, находящагося подъ впечатлѣніемъ обрушившейся на него бѣды.
«Женится!» почему-то подумалъ Чайкинъ, вполнѣ увѣренный, что озлобленіе Дунаева пройдетъ, и что онъ снова станетъ тѣмъ простымъ и добрымъ и довѣрчивымъ человѣкомъ, какимъ его считалъ Чайкинъ, умѣвшій понимать людей.
— Такъ что же тебѣ обсказала горничная?— спросилъ онъ.
— Ваша,—говоритъ,—невѣста приказала передать вамъ, Дунъ, что она раздумала выходить замужъ и беретъ свое слово назадъ... Такъ,—говоритъ, —и велѣла сказать и просила васъ не сердиться... Она, вндите ли, боится, что вы, Дунъ, много пьете виски, а Клара— членъ общества трезвости, и сама не беретъ ни капельки въ ротъ вина... Но все-таки мнѣ,—это Дженъ обсказывала, — очень жаль, что моя товарка водила васъ за носъ... Я,—говоритъ, —такъ бы не
