И старый еврей замолчалъ, открывая рядъ скверныйхъ зубовъ.
— Неужели пятнадцать? — спросилъ Чайкинъ.
— И больше можно имѣть, если вы, напримѣръ, хорошій рулевой… А, вѣдь, пятнадцать въ мѣсяцъ это сто восемьдесятъ долларовъ въ годъ. Вѣрно я говорю, Василій Егорычъ?
— Вѣрно, Абрамъ Исакычъ.
— И если откладывать по десяти долларовъ, то въ годъ будетъ 120, а ежели въ три года?
— Триста шестьдесятъ! — подсчиталъ Чайкинъ.
— Уфъ!.. Вы хорошо считаете… А ежели у умнаго человѣка есть капиталъ въ триста шетьдесятъ долларовъ, то черезъ пять лѣтъ сколько у него будетъ?
Чайкинъ не могъ рѣшить этого вопроса.
— Тридцать пять тысячъ у него будетъ! — воскликнулъ Абрамъ.
Въ эту минуту Ривка принесла два стакана горячаго грога и присѣла сама.
Обѣ женщины разспрашивали молодого матроса про Россію, а Чайкинъ разспрашивалъ про Америку, и чреезъ часъ Чайкину показали маленькую каморку, въ которой обыкновенно укладывали спать «жертвъ» еврея. На этотъ разъ маленькая каморка не была безмолвной свидѣтельницей преступленій, совершаемыхъ старымъ евреемъ. Чайкинъ скоро крѣпко заснулъ; сновидѣнья его были пріятныя.
ГЛАВА 3.
1.
Солнечные яркіе лучи заглянули въ маленькое окно деревяннаго флигеля, заливая свѣтомъ и блескомъ каморку съ голыми грязными стѣнами, въ которой спалъ Чайкинъ, и заиграли на его лицѣ.
Онъ проснулся, удивленно щуря съ просонокъ глаза и, не вполнѣ освободившійся еще отъ чаръ сновидѣній, казалось не понималъ, гдѣ онъ находится.
