— Вась... это ты?
Суровое испитое лицо стараго матроса озарилось нѣжной, радостной улыбкой, и онъ порывисто протянулъ свою жилистую шершавую и просмоленную руку.
— И какой же ты, Вась, молодецъ сталъ... И щуплости въ тебѣ меньше... Небось, хорошо тебѣ здѣсь?..
— Хорошо, Иванычъ...
— Лучше, братецъ ты мой, вашего!—промолвилъ Дунаевъ, смѣясь.—А меня не призналъ, Иванычъ?
— То-то, нѣтъ...
— А Дунаева помнишь на шкунѣ «Дротикъ»? У Голубя вмѣстѣ служили...
— Какъ не помнить! Только тебя не призналъ. И ты въ мериканцахъ?
— И я... Пять лѣтъ здѣсь живу...
Они всѣ трое пошли въ одинъ изъ кабачковъ подальше, гдѣ не было никого изъ русскихъ матросовъ.
— Такъ-то вѣрнѣй будетъ,—замѣтилъ Дунаевъ:—небось, не узнаютъ, что ты съ бѣглыми!
— А мнѣ начхать!... Я было за Чайкина боялся, какъ бы его не сволокли на клиперъ... Бульдога грозилась... Но такого законъ-положенія нѣтъ, чтобы можно было взять? Вѣдь нѣтъ, Вась?
— То-то, нѣтъ!—отвѣчалъ Чайкинъ.
Дунаевъ приказалъ бою подать два стаканчика рома и бутылку пива для Чайкина.
— И вовсе онъ безъ рукъ остался, Вась... Его съ клипера убираютъ... И Долговязаго вонъ! Новый адмиралъ обоихъ ихъ увольнилъ... Прослышалъ, вѣрно, каковы идолы! И у насъ на «Проворномъ», какъ узнали объ этомъ, такъ, креститься стали... Освобонилъ насъ отъ двухъ разбойниковъ... Такихъ других и не сыщешь... Теперь, Богъ дастъ, вздохнемъ! А тебя, Вась, Долговязый приказалъ, было, унтерцерамъ силкомъ взять... Да какъ капитанъ побывалъ съ лепортомъ у адмирала, такъ приказъ отмѣнилъ...«Не трожьте, молъ, его». Да они и такъ бы не пошли на такое дѣло...
