шапки военныхъ и купеческихъ матросовъ всевозможныхъ національностей.
И въ этой толпѣ похваливали корветъ.
Наши земляки слышали, какъ англичане, скупые на хвалу, одобряли выправку «Ильи Муромца», и имъ это было очень пріятно.
— Небось, теперь матросикамъ на «Проворномъ» легче станетъ жить!—заговорилъ Чайкинъ.
— По какой такой причинѣ?—скептически спросилъ Дунаевъ.
— Вельботные вчера сказывали, что ждутъ новаго начальника эскадры, Вотъ онъ и пришелъ.
— Ну, такъ что жъ? Что новый, что старый, всѣ они, братецъ ты мой, одного шитья.
— Новый, слышно, доберъ и справедливый человѣкъ
— Всѣ они добры, только не къ нашему брату!—сказалъ Дунаевъ, не забывшій прошлаго.—Положимъ, я радъ, что такъ вышло: по крайней мѣрѣ, здѣсь человѣкомъ сталъ!—прибавилъ онъ.
— Должна въ скорости перемѣна выйти насчетъ матроса отъ царя. Онъ крестьянъ освободилъ... теперь и о матросикахъ вспомнилъ.
— Какая такая перемѣна?
— А чтобы не драть больше людей...
— Не драть? Откуда ты это слышалъ, Чайкинъ?
— Лейтенантъ Погожинъ насчетъ этого обсказывалъ старшему офицеру тогда въ саду... Я слышалъ, какъ онъ говорилъ: «Теперича шабашъ вашему безобразію... Отъ царя, молъ, указъ скоро такой выйдетъ... Матросу права будутъ дадены!»—увѣренно говорилъ Чайкинъ.
— Дай-то Богъ! Давно пора...
— Господь умудрилъ, и пришла пора...
Прошелъ часъ, что наши пріятели дожидались на пристани, а баркасъ съ «Проворнаго» не шелъ.
— Видно, сегодня земляковъ не пустятъ на берегъ!—вымолвилъ Дунаевъ.
— Подождемъ еще... Можетъ и пріѣдутъ.
— А вотъ и концырь нашъ... Къ адмиралу, ѣдетъ являться!