— Прощай, Чайкинъ !—крикнулъ ему вдогонку Погожинъ.
Несколько минуть оба офицера стояли въ молчаніи.
— Каковъ!—проговоридъ йаконецъ старшій офицеръ.—Ну, ѣдемъ, что ли?..
Старшій офицеръ поднялся мрачный, и два русскихъ офицера молча пошли къ выходу изъ сада, вдругъ окутаннаго темнотой быстро спустившагося вечера.
2.
Чайкинъ нашелъ домъ, въ которомъ онъ остановился съ Дунаевымъ, не безъ разспросовъ у полисменовъ.
Наконецъ онъ поднялся въ четвертый этажъ и позвонилъ.
Ему отворила двери хозяйка квартиры, пожилая дама, и сказала, что безъ него приходилъ и спрашивалъ его какой-то молодой человѣкъ.
— А какъ фамилія?
— Спрашивала, —не сказалъ.
— А какой наружности?
— Очень пріятный джентльменъ... Брюнетъ... Сказалъ, что завтра зайдетъ, и просилъ передать свое почтеніе.
«Вѣрно, Дэкъ, не кто другой, и, вѣрно, отъ Дунаева узналъ о квартирѣ», подумалъ Чайкинъ, входя въ комнату, и, усталый послѣ ходьбы, бросился на маленькій диванчикъ.
Незамѣтно для себя онъ уснулъ и около одиннадцати часовъ былъ разбуженъ своимъ сожителемъ, Дунаевымъ.
Тотъ имѣлъ видъ именинника и весело говорилъ Чайкину:
— Вечеръ такой чудесный, а ты, братецъ ты мой, спишь... А я только что гулялъ... Съ невѣстой гулялъ! Толковали насчетъ лавки,—прибавилъ онъ.
— Столковались?—протирая глаза, спросилъ Чайкинъ .
— Одобряетъ. И отличная изъ нея выйдетъ торговка, я тебѣ, братецъ, скажу! Все, можно сказать, наскрозь понимаетъ...
— Это что... А, главное, душевная ли?—спросилъ Чайкинъ .
— Должно быть. Здѣсь, братецъ ты мой, душевность свою люди
