— Такъ зачѣмъ же вы собачитесь каждый день, Петръ Петровичъ, если это вамъ непріятно? Развѣ нельзя не собачиться?
— Вотъ будете старшимъ офицеромъ, тогда и увидите...
— Нѣтъ, не увижу...
— Увидите, что иначе нельзя...
— А я думаю, что можно, Петръ Петровичъ... И вы меня извините, Петръ Петровичъ, если я здѣсь, на берегу, вамъ частнымъ образомъ скажу одну вещь...
— Что жъ, говорите одну вещь...
— И вы не разсердитесь?
— А не знаю, какую вещь вы скажете, Иванъ Николаевичъ.
— Давно ужъ я собирался вамъ сказать, да не приходилось... А сегодня, знаете ли, нообѣдали вмѣстѣ... мадера... шампанское... ликеры... все располагаетъ къ откровенности...
— Да вы не юлите, Иванъ Николаевичъ... Лучше прямо валяйте...
— И вальну, Петръ Петровичъ... Вы думаете, я боюсь... Вы старшій офицеръ на клиперѣ, а здѣсь... здѣсь кто вы такой, а? позвольте васъ спросить?—съ пьяноватымъ добродушіемъ спросилъ лейтенантъ Погожинъ, уставившись своими замаслившимися карими глазами на старшаго офицера съ такимъ выраженіемъ, будто бы лейтенантъ доподлинно не зналъ, кто такой сидитъ рядомъ съ нимъ, развалившись на скамейкѣ, съ манилкой во рту, полуприкрытомъ густыми и взъерошенными рыжими усами.
— Кто я такой?—спросилъ, улыбаясь, старшій офицеръ.
— Да, я желаю знать, кто вы такой здѣсь на берегу.
— Лейтенантъ флота, Петръ Петровичъ Астаповъ. А вы кто такой?
— Я?
— Вы.
— И я лейтенантъ флота, Иванъ Николаевичъ Погожинъ... И, слѣдовательно, здѣсь вы для меня не старшій офицеръ, а просто Петръ Петровичъ, съ которымъ мы пріятно провели время и проведемъ не менѣе пріятно вечеръ... Такъ, что ли, Петръ Петровичъ?
— Совершенно вѣрно.
