Теперь онъ чувствуетъ, что самъ себѣ господинъ, и это чувство наполняло его душу радостною увѣренностыо, что и онъ человѣкъ не по названію только...
Дунаевъ привелъ Чайкина въ ту квартиру, гдѣ прежде самъ стоялъ, и гдѣ хозяева были такіе добрые.
Но оказалось, что тамъ давно ужъ живутъ других жильцы, и наши эмигранты наняли комнату въ сосѣднемъ домѣ. Комната была небольшая, свѣтлая и чистая. Кромѣ кровати, былъ и большой диванъ.
— Хватитъ для насъ двоихъ, Чайкинъ, кровати и дивана... Небось, прежде не такъ живали?..
— То-то живали... А главное не въ томъ, что худо жили, а въ томъ, что въ приневольной жизни жили!
— Я, братецъ, что было, то словно, было, и забылъ, поживши въ Америкѣ... Вольно здѣсь жить... хорошо!
Они отправились взять ванну,—заведеніе ваннъ было поблизости,—и оба вымытые, принарядившіеся въ свои пиджаки, вернулись домой, чтобы оставить узлы съ грязнымъ бѣльемъ и дорожнымъ платьемъ, и затѣмъ разстались до вечера.
Дунаевъ пошелъ къ невѣстѣ, а Чайкинъ собирался побродить по городу, зайти къ Абрамсонамъ, предъявить рекомендательное письмо капитана Блэка и послушать въ паркѣ музыку.
Чайкинъ прежде всего погулялъ по главнойулицѣ, вмѣсто того, чтобы итти къ Абрамсонамъ, и пошелъ къ набережной... Его тянуло туда—посмотрѣть на тѣ мѣста, гдѣ онъ впервые ступилъ, гдѣ его, готоваго уже ѣхать на вольной шлюпкѣ на «Проворный», встрѣтилъ Абрамсонъ.
Чайкинъ спустился къ пристани. «Салуны» на набережной были полны. И на набережной было много матросовъ разныхъ націоналыюстей, съ многочнсленныхъ судовъ, стоявшихъ на рейдѣ у пристани.
Чайкинъ взглянулъ на рейдъ, и крикъ изумленія вырвался у него изъ груди.
Невдалекѣ стоялъ на якорѣ клиперъ «Проворный», такой же
