— Мы недалеко.
Когда русскіе матросы отошли, Дунаевъ спросилъ:
— Ты чего позвалъ?
— А такъ... пройдемся... Пусть Билль одинъ побудетъ...
— А что?
— Да ему что-то не хочется разсказывать. Вѣрно, что-нибудь тяжелое для него...
— Не хочется, такъ и не разскажетъ. Это его дѣло. А здѣсь, братецъ ты мой, въ этихъ краяхъ у многихъ бывали такія дѣла, про кои неохота разсказывать... Ну, да быль молодцу не въ укоръ...
— А все-таки совѣстъ зазритъ...
— Здѣсь не у многихъ. Было и сплыло. Никому дѣла нѣтъ, что я въ нрошломъ году дѣлалъ, —веди только себя хорошо въ этомъ году. А Биллю нечего прошлаго стыдиться... Онъ зато давно правильнымъ человѣкомъ сталъ. Его во всей округѣ почитаютъ и уважаютъ за его справедливость и честностъ... Старики здѣшніе говорятъ, что Билль первый человѣкъ... Его въ Денверѣ хотѣли въ шерифы выбирать...
— Не пошелъ?
— Не пошелъ.«Лучше, говорптъ, дилижанщикомъ останусь».
— Не зарится на должность?
— Простой... И доберъ къ человѣку... Поможетъ въ бѣдѣ. Онъ многимъ помогаетъ по малости. У него ѣсть деньжонки... Скопилъ кое-что.
— Такъ отчего онъ не оставитъ своей работы? Трудная...
— Привыкъ, и сказываютъ, бытто зарокъ себѣ далъ никѣмъ другимъ не быть, какъ дилижанщикомъ.
— Почему?
— А Богъ его знаетъ. Такъ болтаютъ. Можетъ, и зря.
Они продолжали итти молча по дорогѣ. Солнце ужъ поднялось высоко и пригрѣвало изрядно. Хорошо еще, что вѣтерокъ умѣрялъ зной.
— Тоже вотъ и мой бывшій капитанъ Блэкъ. Должно, и у