когда вернулся съ улицы со своимъ лоткомъ, сейчасъ мнѣ счетъ подаетъ: «На вашу, молъ, долю причитается барыша 5 долларовъ, а издержано, молъ, на васъ, 10 долларовъ—пять, говорить, изъ запаснаго капитала. А завтра идите на работу. Въ такомъ видѣ васъ примутъ. А чехи о васъ безпокоились. Тоже искали. И живетъ у нихъ теперь, замѣсто васъ, одинъ тоже русскій, изъ бѣглыхъ. А бѣжалъ онъ оттого, что свою вѣру хотѣлъ исполнять, а ему не позволили. Очень, говоритъ, хорошій человѣкъ и тоже о васъ спрашивалъ. А работаетъ онъ у того босса, гдѣ и вы работали... «А наши,—говоритъ,—дѣла идутъ хорошо. И товаръ хорошій держу и кредитъ имѣю. И не забываю, что вы мнѣ помогли тогда, и никогда не забуду!» говоритъ. И такъ тронулъ меня за душу этотъ Мошка, что и не объяснить. Прямо-таки спасъ... Отдалъ онъ мнѣ свою койку, а самъ легъ на нолъ снать... А въ 5 часовъ утра побудилъ, наноилъ кофеемъ, и мы вмѣстѣ вышли... Прихожу къ боссу на пристань...
— Что же, взялъ онъ тебя?
— То-то, не хотѣлъ брать сперва. Онъ страсть не любилъ пьяныхъ, и самъ не пилъ. Зарокъ положилъ никогда не пить. И вызвалъ онъ этого самаго русскаго, что жилъ у чеховъ. И велѣлъ ему объяснить, что онъ такого пьяницу принять не можетъ: «Пусть,— говоритъ,—дастъ слово, что не будетъ пьянствовать, тогда,—говоритъ,—приму». Перевелъ это мнѣ все русскій и спрашиваетъ: «Даешь зарокъ?»—«Не могу,—говорю,—дать зарока, а постараюсь». Ладно. Доложилъ онъ мой отвѣтъ боссу. Тотъ усмѣхнулся въ бороду и велѣлъ мнѣ итти на работу... Ну и старался же я... Ахъ, какъ старался... Какъ къ вечеру окончилъ работу, и мнѣ выдали два доллара, этотъ самый русскій—изъ раскольниковъ онъ былъ— позвалъ къ себѣ ночевать... Чехи обрадовались, накормили. И остался я у нихъ опять жить вмѣстѣ съ Игнатіемъ, этимъ самымъ раскольннкомъ. И скоро сдружились мы... Очень строгаго поведенія былъ человѣкъ, а доберъ... Все меня больше добрымъ словомъ наставлялъ, чтобы я не пьянствовалъ... А мѣсяца такъ черезъ два сманилъ онъ меня ѣхать въ работники на ферму... «Тамъ,—гово-
