и всѣхъ людей насквозь понимаетъ... И знаешь ли, что я слышалъ про этого самаго Билля?
— Что?
— Будто онъ самъ занимался такими дѣлами, когда молодой былъ.
— Ну?—недовѣрчиво протянулъ Чайкинъ .
— Такъ сказываютъ. Говорятъ, онъ первый по этой части былъ... Но только скоро бросилъ это занятіе... потому послѣ одного случая совѣсть зазрѣла.
— Послѣ какого?
— А ошибкой дитю пристрѣлилъ. Цѣлилъ, значитъ, въ фургонъ, въ человѣка, и рука, что ли, дрогнула, но только дитю убилъ. И, какъ увидалъ онъ этого убитаго дитю, бросилъ это самое дѣло... И скрылся изъ этихъ мѣстъ... И только черезъ нѣсколько лѣтъ поступилъ въ дилижанщики... И сталъ первымъ дилжанщикомъ... И пассажировъ бережетъ и этихъ самыхъ агентовъ изничтожаетъ... Ненавидѣть ихъ сталъ... И тѣ его не любятъ... Однако, рѣдко на его дилижанъ нападаютъ... Знаютъ, что онъ стрѣлокъ отличный, и винтовка у него, братъ, на рѣдкость.
Правда ли это была или же кѣмъ-либо сочиненная сказка, обратившаяся потомъ въ легенду, трудно было сказать, но что въ тѣ времена на большой дорогѣ между Денверомъ и С.-Франциско о Старомъ Биллѣ ходила такая молва, въ этомъ Чайкину пришлось убѣдиться и потомъ.
Къ восьми часамъ фургонъ поднялся на перевалъ. Оттуда дорога спускалась въ равнину.
— Ну, садитесь, джентльмены... Теперь поѣдемъ рысью... И ружья можно положить... А на случай чего револьверы въ карманѣ... Не такъ ли, Дунъ?
— Правильно, Билль. И ножъ вдобавокъ за кушакомъ!—прибавилъ Дунаевъ, указывая на поясъ.
— Вы, я знаю, бывалый... А все-таки сдурили.
— Знаю, знаю... Извините, Билль...
— Теперь этимъ молодцамъ вы задали заботы!—сердито- сказалъ Старый Билль.
