васъ на работу, вы мнѣ платите 25 центовъ за то, что пользуетесь башмаками и шапкой, съ доллара. А черезъ двѣ недѣли заплатите мнѣ сполна за башмаки и шапку».
— Это онъ большой процента взялъ!..—замѣтилъ Чайкинъ .
— Зато выручилъ, а главное—повѣрилъ, что я не уйду съ башмаками и шапкой!—разсмѣялся Дунаевъ.—Пошли мы съ жидомъ въ лавки; онъ купилъ за четыре доллара башмаки и шапку, и мы пошли на пристань. Меня тую же минуту взяли на выгрузку и дали за день два доллара... А вечеромъ «боссъ»,—это значитъ— надсмотрщикъ работъ,—велѣлъ опять приходить на работу.
— А жидъ?
— Онъ каждый вечеръ ириходилъ къ расчетуи получалъ свои двадцать пять центовъ. Тѣмъ и кормился, какъ говорилъ, въ ожиданіи какого-нибудь подходящаго дѣла. Работать онъ не могъ; вовсе щуплый былъ... Черезъ двѣ недѣлп я заплатилъ, по условію, за башмаки и шапку четыре доллара,—такъ онъ очень жалѣлъ...
— Почему?—удивился Чайкинъ .
— А потому, что уже больше нельзя было получать проценту. «Вы бы», говоритъ, «землякъ, хоть недѣльку еще придержались платить капиталъ, и я бы», говоритъ, «еще недѣльку имѣлъ маленькій гешефтъ, то-есть 15 центовъ въ день»—«Какъ», говорю, «пятнадцать? Вѣдь, я тебѣ 25 платилъ?»— «Вполнѣ,—говоритъ,—вѣрно, но я 10 центовъ отдавалъ капиталисту тому, у котораго занялъ четыре доллара... Будь у меня у самого четыре доллара, я сейчасъ бы торговлю открылъ».—«Какую?»—спрашиваю. «Фруктовую», говоритъ: «купилъ бы лотокъ подержанный за долларъ, шертингу для покрышки на 50 центовъ да товару на два съ половиной доллара. На пропитаніе и заработалъ бы. А если дѣло пойдетъ, Мошка лавочку откроетъ, а потомъ большой, большой магазинъ, и Моисей богатый будетъ... непремѣнно богатый будетъ!» И такъ это онъ увѣренно говорилъ, братецъ ты мой, этотъ худенькій, изморенный жидокъ, что я, признаться, подумалъ, что онъ вправду всякое, дѣло обмозгуетъ и оборудуетъ.— «Отчего же,—спрашиваю, —ты,
