недовольно прибавилъ Артемьевъ. — Однако, что стоять, валимъ, братцы! Наши-то всѣ по «салунамъ» разбрелись…
— Это какіе же салуны?
— А такъ здѣсь кабаки прозываются. У насъ кабакъ, а здѣсь салунъ… Ну и много чище нашихъ будутъ. Ужо зайдемъ.
Дѣйствительно, большая часть съѣхавшихъ на берегъ матросовъ, разбившись по кучкамъ, уже разошлась по ближайшиъм кабачкамъ, которыхъ было множество тутъ же на набережной. Знакомствомъ съ ними и ограничится знакомство большинства матросовъ съ Санъ-Франциско. Пьяный разгулъ, пьяныя пѣсни, нерѣдко драки съ матросами-иностранцами — вотъ единстенныя развлеченія матросовъ прежняго далекаго времени.
И у кого поднимется рука, чтобы кинуть въ нихъ камень осужденія? У кого хватитъ духу обвинить этихъ тружениковъ моря, этихъ покорныхъ рыцарей тяжкаго долга, этихъ простыхъ, темныхъ людей, которые въ дурманѣ спиртныхъ напитковъ ищутъ веселья и радостей, ищутъ забвенія дѣйствительности, далеко къ нимъ неласковой.
Кирюшкинъ, ни въ одномъ изъ иностранныхъ портовъ, посѣщенныхъ «Проворнымъ», дальше ближайшаго въ нихъ кабака ни разу не заходившій и потому, вѣроятно, находившій, что «заграница ничего не стоитъ», и что русская водка лучшая въ свѣтѣ, уже сидѣлъ въ одномъ изъ самыхъ плохонькихъ кабачковъ за столикомъ у окна въ компаніи трехъ такихъ же отчаянныхъ пьяницъ съ «Проворнаго», какимъ былъ и самъ.
Выпившій для начала большой стаканъ крѣпчайшаго рома однимъ махомъ, чѣмъ заставилъ негра «боя» (слугу) вытаращить глаза отъ изумленія, Кирюшкинъ выразительными пантомимами потребовалъ бутылку того же напитка и, разливъ его по стаканамъ, любовно цѣдилъ изъ своего стакана, перекидываясь отрывистыми словами съ товарищами.
— Куда, Вась? — окликнулъ онъ проходившаго мимо Чайкина.
Три матроса остановились у окна.
— Въ городъ погулять, Иванычъ. И кое-что купить въ лавкахъ.
