— Русскій?.. О, я читалъ въ газетахъ, что вашъ царь освободилъ народъ изъ неволи и потому желаетъ, чтобы и насъ освободили... И ваша эскадра недавно пришла въ Нью-Іоркъ.
Эти слова негра были очень пріятны Чайкиину. Онъ ласково улыбнулся негру и сказалъ:
— У Бога всѣ равны, и нашъ царь это понимаетъ: потому-то онъ и объявилъ волю.
— И Абрамъ Линькольнъ понимаетъ. Онъ умница и добрый.
— А кто Линкольнъ?
— Линкольна не знаете?.. Президента?.. — удивился негръ. — Вотъ онъ.
И негръ, озираясь, досталъ изъ карман своего фрака замасленную фотографію Линкольна и показалъ ее Чайкиину.
— Каковъ? — съ городостью проговорилъ негръ.
— Значитъ, хорошъ, коли подневольныхъ людей жалѣетъ!.. — отвѣчалъ Чайкиинъ, возвращая карточку.
Въ коридорѣ показался какой-то господинъ, и негръ, плутовато подмигнувъ глазомъ, приложилъ палецъ къ губамъ: молчи, молъ.
Чайкиинъ понялъ это и громко спросилъ:
— Капитанъ Блэкъ не говорилъ, когда вернется?
— Нѣтъ, не говорилъ. Вѣрно, къ ленчу придетъ.
Чайкиинъ не зналъ, что такое «ленчъ», но сообразилъ, что, вѣрно, какая-нибудь нда, и спросилъ:
— А когда ленчъ?
— Въ часъ, ровно въ часъ, масса. А обѣдъ въ семь часовъ, и вашъ приборъ будетъ рядомъ съ приборомъ вашего друга, капитана Блэка.
Негръ пошелъ внизъ, а Чайкиинъ въ свою комнату. Онъ, было, принялся за газету, но ему не читалось и не сиделось на мѣстѣ. Ему хотѣлось поскорѣе увидать Блэка и сообщить ему радостную вѣсть о полученіи телеграммы. Вѣрно, это та самая, которую онъ ждетъ и изъ-за которой рѣшилъ покончить съ собой.
И Чайкиинъ надѣлъ шляпу и вышелъ на улицу. Палило отчаянно
